Позднее в 1913 г. В. Я. Брюсов, прослеживая линию развития тютчевской идеи слабости человеческой мысли и значимости «нерассудочных форм постижения мира», приведет в пример, кроме стихотворений «Проблеск», «Фонтану», «Silentium!» и др., «Как океан…»[90], также, как и Гессен, указывая на трактование Тютчева с позиции кантовской философии, а не только мистического романтизма с его образами ночи, темного, тайного и дня, светлого, явного.
Очевидным становится то, что Гессен, когда он говорит о культуре, о вечных формах, о философии как объективной науке, остается за пределами метафизики и последовательно проводит задачу критической философии: строгое отделение науки от метафизики. Метафизика же начинается тогда, когда нарушаются границы различных областей. Гессен определяет различие между метафизическим и гносеологическим монизмом, первый – понятийно-реалистический монизм (begrifflich realistischer Monismus) – «гипостазирует (возносит) понятия до действительностей», второй – монизм действительности (Wirklichkeitsmonismus) – «превращает саму реальность в понятие формы, то есть во взаимосвязь ценности»[91]. В последнем поиск единства, системы остается неразрешимой проблемой, осознанной устремленностью в сфере недостигаемой конечной цели познания.
При переходе к рассмотрению исторической причинности Гессен констатирует, что в исторической науке, так же, как и в естественных науках, существует