Сережик

Дело в том, что напротив жила болонка, и все решили, что это она нагадила. Владелец бедной болонки, Эдик, оправдывался, мол, он ее сегодня выгуливал, и это не собачье дерьмо. Он был очкариком и очень скромным. На крики соседа он отвечал спокойно, и это еще больше раздражало Арояна.

– Товарищ Ароян, вы посмотрите, какая толстая эта какашка – как человеческая, болонка так не какает.

Ароян в свою очередь кричал:

– А кто же тогда? Что, кто-то из соседей здесь обосрался у меня перед дверью, да?!

Пока всем подъездом обсуждали мою какашку, я находился на верхней лестничной площадке. Мне было страшно, но и приятно, ведь никому даже в голову не пришло, что это мог быть я.

Бабуля спустилась и сказала, что не стоит добрым соседям ссориться из-за всякого дерьма, лучше его просто убрать.

В общем, владелец болонки убрал какашку, чтобы заткнуть Арояна. Я же был счастлив, что не досталось ни мне, ни собаке.

Дед Айк

Самое светлое пятно в моем детстве – мой дед Айк. Человек он был с юмором, но даже не подозревал об этом. Дед Айк был очень высокого роста, а бабуля ему была чуть ли не по пояс. Несмотря на преклонный возраст, он ходил – с тростью, прихрамывая – с прямой спиной, медленно и вальяжно. Ему постоянно жала любая новая обувь, и когда он покупал туфли, то делал надрез сверху, и ему было начхать на общественное мнение, тем более на мнение бабули Лизы, к которой он относился не как к жене, а как к своей третьей, неумной дочери. Называл ее часто не Лизой, а уменьшительно-ласкательно – Лизик. Бывало, посмотрит на нее с умилением и скажет:

– Лизик, какая ты все же у меня дура.

В этом слове было столько любви, что бабуля почти не обижалась. Да и что на него обижаться?

– При таком росте кровь до мозгов не доходит! – говорила она.

Они так обменивались любезностями, как бы невзначай переглядываясь.

Дед не представлял своей жизни без Лизик. Он, еще не войдя домой, с лестничной клетки звал ее:

– Лизик, я иду!..

Точно так же, кстати, он кричал и звонящему телефону: «Иду-у-у».

– Лизик, я пришел! Лиза!

Бабуля должна была его встретить, принять из его рук провизию – это так назывался результат современного шопинга, – проводить его на кухню и подсчитывать, что сколько стоит. В общем, это была любовь!

У деда было несколько основных занятий. Например, ходить на базар и в магазин. Он это делал и для моей мамы Неллик, и для своей старшей дочери Джулик.

Еще одним из таких занятий было ходить в баню. Он это делал каждую неделю, с завидной пунктуальностью. Баня – это святое! Это было его личным пространством. Он ходил туда по субботам, с полудня и до вечера. Хотя и у нас, и у тети Джули были ванные комнаты в квартирах. Бабуля Лиза так и не смогла его убедить мыться у своих дочерей. Или хотя бы у себя дома над трапом.

– Поставь, как нормальный человек, ведро воды и купайся себе на здоровье! Пока не сделаем ремонт и у нас тоже не будет ванной, как у дочек, – уговаривала бабуля Лиза.

Нет! Это для деда было неприемлемо. Мыться дома?! Все равно что рыбаку предложить рыбу купить в магазине. Это был ритуал! У него был свой банный чемоданчик, от которого пахло мылом и тройным одеколоном. В нем еще можно было найти бритвенный прибор со съемным лезвием «Нева», щеточку для пены и металлический стакан без ручки, где он эту пену разводил. И вафельное полотенце, как положено офицеру.

Дед брился у умывальника по утрам. Обычно большая семья это чувствовала по воскресеньям, когда все спали. Это было похоже на японское харакири. Он резался постоянно и корчил неимоверные рожи, чтобы подогнать мышцы лица под бритву. Картину дополняли вздохи и охи, когда на коже выступала кровь. В конце он плескал в лицо одеколоном и орал на весь дом. Если учесть, что квартира была коммунальная, а брился он в семь часов утра даже в выходные, можно представить, как на это реагировали домочадцы и соседи. Обычно из спальни бабули доносилось традиционное «ЗАХРУМАР!» После бабулилизинского волшебного слова дед на время затихал, и можно было опять попытаться сладко задремать под стук стенных часов. Но уже через минуту дед начинал кашлять и прочищать горло с такими звуками, как будто ему только что перерезали кадык тупым ножом или он проглотил ежа. И опять наступала пауза. Потом обычно он украдкой возвращался в бабулину спальню, где получал чесночную клизму, мол, дай детям поспать в воскресенье, ирод царя небесного! Дед ничего не отвечал и тихо одевался. За это время все опять засыпали… Но не тут-то было!

Он считал своим долгом перед уходом, из коридора, чтобы всем было слышно, сказать трубным голосом офицера:

– Все! Спите спокойно, я пошел на базар.

Делал он это без капельки подтекста. Просто объявлял, чтобы мы особо не волновались и спали спокойно.

Как-то летом, после очередного утреннего дедушкиного концерта для кашля и бритья с оркестром, бабуля привычно его обругала, и он перед уходом на базар так закрыл дверь, что полетела штукатурка. Мы все повыскакивали из спален. Он стоял в дверном проеме гордо, как ребенок, которого точно накажут, но ему наплевать!

– Это сквозняк, черт побери! Не я!