Сердце Пандоры

Неделя четвертая: выхожу с работы часов в девять вечера, уставший, с такой головной болью, что зубы выламывает из десен — и натыкаюсь на секретаршу, которая со счастливым видом тискает плюшевую игрушку. Кажется, она пару месяцев назад рассталась со своим молодым человеком и он, видимо, реализует план возвращения.

— Адам Александрович, — окрикивает она, зачем-то показывая мне большую кучерявую овечку бежевого цвета. — Последнюю забрала!

Понятия не имею, что бы это могло значить, но, наверное, есть причина, раз моя умница-секретарша вдруг хвастается детскими игрушками.

— Это Шиппи, как у Птицы Додо, — говорит она, и улыбка постепенно сползает с ее лица, оставляя недоумение.

Птица Додо — так Полина называет Доминика. Но причем тут плюшевая овца?

Секретарша берет планшет, листает что-то и протягивает мне. Это страница в инстаграмм — я терпеть не могу социальные сети, и меня нет ни в одной из них. Когда у тебя, мягко говоря, не сложилось с фасадом, не очень хочется лепить селфи на фоне небоскребов и тропиков. Но это красиво оформленная страница «Гнездо Птицы Додо». И вся она посвящена моему сыну: куча забавных фото с прогулок, с его сна, рядом с сидящим около коляски грустным Ватсоном. Изредка я вижу ту самую игрушку, которой хвастала моя секретарша, только овечка моего сына теплого карамельно-сливочного оттенка. И везде заметки Полины: целые маленькие истории под фотографиями, на русском и английском. И тысячи подписчиков, которые комментируют их на разных языках.

— Ваш сын — новая знаменитость, — несмело улыбается секретарша.

Я рассеянно киваю, запоминаю страницу и возвращаю планшет.

В машине нахожу ее снова, открываю наугад одну из фотографий. Это история о прогулке в кошачью страну, и на снимке Доминик в смешной шапке с ушками. Полина приукрашивает, создает вымышленной мир, в котором я смутно узнаю очертания нашего дома и рощи поблизости. Еще есть рассказ про большое плаванье, про первый дождь и ночное путешествие на луну. Здесь целая красочная вселенная, и даже я, сухой чурбан, не могу сдержать улыбку, когда с фотографии на меня смотрит мой совершенно забавный, даже когда просто спит, Доминик.

Под снимком с его смешной и еще очень неясной улыбкой только пара строчек: «Такой же красивый улыбашка, как папа».

И эти несколько слов на хрен выносят мне мозг.

Что с нами происходит, Полина?

Я снова и снова перечитываю короткую заметку, как будто это не просто запись под фото, а евангелие от Полины, но с моими глазами все в порядке — она действительно это написала. Красивый улыбашка. Разве женщина, которая любит своего ребенка настолько сильно, что полностью в нем растворилась, будет сравнивать его с человеком, который ей глубоко противен?

Прошу водителя притормозить около цветочного магазина. Глупый порыв, нерациональная блажь, но мне хочется сделать ей приятно. На табличке написано, что работает до десяти, и у меня всего пятнадцать минут, тем более, что продавщица за стеклянной дверью уже явно собирается закрывать. Делаю шаг — и останавливаюсь, потому что понятия не имею, зачем бы Полине принимать от меня цветы. С каким лицом она возьмет букет? С теми же стеклянными безразличными глазами?

Я давно обещал себе завязать с сигаретами, но никак не получается: рука сама тянется к пачке и зажигалке. Но сейчас дым едким облаком опускается на дно легких, и становится еще хуже. Часть меня пытается проанализировать нас с Полиной, найти общий знаменатель для того, что с натяжкой тянет на отношения. Как жена, Полина ответственно выполняет свою часть сделки: мой сын родился здоровым, хорошо набирает вес, окружен ее заботой и любовью, и даже у самых досужих любителей копаться в грязном белье нет ни единого повода усомниться в счастливой семейной жизни одного безобразного миллионера. У моей жены есть машины, драгоценности, меха. У нее в принципе есть все, что она захочет. Ей не нужны цветы, даже если я скуплю их вместе с магазином.

Женщина выходит из магазина, опускает роллет и проверяет замки. Потом замечает меня и неуверенно мнется на месте, бросая многозначительные взгляды в сторону остановки. Отрицательно мотаю головой, провожаю взглядом ее фигуру, зачем-то жду, пока она полностью скроется в подземке.

Пока еду домой, начинается дождь. Долго стою на крыльце, пытаясь убедить себя, что жизнь совсем не изменилась после той записи — я даже в подростковом возрасте никогда не зацикливался на женщинах, всегда спокойно брал и спокойно отпускал. Когда не ждешь признаний и любви до гроба, нет искушения строить воздушные замки на выдуманном фундаменте.