Сердца и судьбы

– Она сказала, я помню, – сказала она, – в то последнее утро, можно ли ей взять с собой в садик сокровище, чтобы показать… ну вы знаете, как у них там… но я была занята… – И Хелен вновь заплакала, потому что материнской любви не хватило на то, чтобы отправить ребенка в садик как следует – да еще в тот самый день, когда ты ее потеряешь, но главное, потому что ты не сумела спасти ее от беды. А может быть, и потому, что ей теперь стало страшно: если Нелл действительно жива, то какая жизнь ей выпала? И место горя заняла тревога, оцепенение сменилось лихорадочностью. Тревога ведь, пожалуй, самое мучительное чувство из всех, какие ребенок способен вызвать у родителей – настолько, что иной раз тебе кажется, что уж лучше бы ребенок вообще не рождался, чем вот так терзать тебя сейчас, заставлять тебя испытывать такое!

Хелен плакала. Артур думал, что она никогда не перестанет плакать. Горе и боль из-за потери Нелл, из-за своего детства, из-за брака с Клиффордом, из-за Саймона, из-за унижения, каким для нее стала Салли Агнес Сен-Сир, из-за общей тягостности и беспросветности – все вырвалось наружу в этот теплый летний день, и Хелен плакала, а малыш Эдвард, лишившись привычной аудитории, уснул на траве, и его чуть-чуть было не ужалила в нижнюю губку оса, – хотя, читатель, кроме вас и меня никому на свете не было суждено узнать об этом.

ПЕРЕСАДКА!

А Нелл? Где была Нелл, пока ее мать плакала, а сводный братишка спал? Я вам скажу. Она сидела молча, полная недоумения в приемной распределительного центра для детей с психическими отклонениями на краю Хэкнейских болот в каких-то двенадцати милях от Масуэлл-Хилла. И вот как это произошло.

Теперь вас можно будет извинить, если вы согласитесь с Мартой, что за ней гнался дьявол, чтобы поправить свое упущение. Марта и де Труаты, творя черную мессу, безусловно сделали все, что было в их силах, чтобы вызвать его из адских бездн. Но может быть, Марта просто лишилась рассудка от потрясения, горя и сознания своей вины, а к тому же давно не водила машины и бесспорно не привыкла к современному движению на дорогах, и не знала, как вести ее по национальному шоссе, на котором оказалась.

– Куда мы едем? Что случилось? – спрашивала крошка Нелл на заднем сиденье. Она была в ночной рубашечке. Голова у нее шла кругом от потрясения и испуга. Шел дождь, свет фар расплывался неясным пятном в старых подслеповатых глазах Марты, ее скрюченные пальцы судорожно сжимали баранку. Она не вела машину, а просто ехала, вдавливая педаль газа в пол – впрочем, от этого практически ничего не менялось. «Де-шво» видел очень много лучших дней. А если педаль газа почти не работала, так и тормоза почти не держали, что выравнивало положение. Дыхание Марты больше походило на хриплый храп, но к этому Нелл привыкла.

– Пожалуйста, давай остановимся, – просила Нелл. – Я боюсь!

Но Марта ее не слушала, и шины продолжали пожирать мили. Но в памяти Марты все также полыхало пламя, а в ушах звучал вой, который предшествовал его вспышке и словно гнался за ней. Возможно, конечно, это просто жали на клаксоны другие водители, когда они нагоняли и проскакивали мимо вихляющего, тускло освещенного «де-шво». Кто способен судить о подобном?

Потом Марта остановила машину. Она не съехала на обочину, не добралась до площадки отдыха, а просто остановилась. Дождь полил сильнее, старенькие щетки не успевали смахивать воду с ветрового стекла. Марта ничего не видела и не могла ехать дальше. Она сидела и плакала: из-за того, что ее старые измученные кости болели, из-за ужаса, сковавшего ее разум, из-за страха перед адским пламенем, из-за бедной девочки на заднем сиденье. А Нелл вылезла из машины и стояла на обочине под дождем. (На шее у нее была цепочка с жестяным пузатеньким мишкой. Она всегда спала с ним, а маркиза все время ласково уговаривала ее снимать цепочку на ночь и все время терпела неудачу.) Девочка чувствовала, что надо сбегать куда-нибудь к кому-нибудь за помощью для бедной Марты, которая плачет, но ведь ей было всего шесть и она не знала, что делать. И Нелл стояла под дождем, а ее рука для утешения сжала пузатенького мишку – она всегда его сжимала, когда ей было тоскливо и одиноко.