Серая хризантема

Из сумрака в углу родился дымчатый дог, постукивая когтями по паркету, подошел к хозяину, вложил ему в руку «ронсон» и растянулся возле кресла. Ладонь хозяина легла псу между ушей, дог поднял лобастую голову, и глаза их встретились. «Стареет», — подумал Пирсон, затянулся сигаретой и, закашлявшись, бросил ее вслед за первой.

— Пора спать, Бэби. Будем спать.

Пес поднялся и вернулся обратно в сумрак. Пирсон устроился поудобнее и поехал следом. Кресло-коляска тихо лязгнуло, задев за косяк, когда Эдвард выводил его в гостиную. Теперь его мир ограничивался первым этажом виллы. Спал Пирсон на широком, обтянутом обезьяньими шкурами диване. Этот диван — память о начале его дел, о молодости, о Камеруне. Только память, пыльные шкуры да прозвище Эдварда Пирсона остались от камерунской гориллы. Пыль, шкуры да тщательно скрываемая от всех тоска.

Пирсон попытался вспомнить, как выглядели гориллы. Но ничего, кроме косматого квадрата туловища, в памяти не возникало. А морда была обыкновенной, обезьяньей. Эдвард попытался придать ей выражение сапиенса, но почувствовал — не то. Память лгала ему или мстила за то, что человек вот уже столько лет обманывал свою память.

«Природа мстит человеку», — вспомнились ему слова Сида Тальони. Пирсон подкатил кресло к дивану, как мог расстелил простыни и, неуклюже перевалившись на ложе, заворочался, устраиваясь поудобнее. Потом зажег ночник и раскрыл книгу. Не читалось. «Может, не стоило выключать телевизор перед выступлением Андрея Карионова? Хотя что нового могут предложить русские? Сидеть и ждать, пока Круг распространится на весь континент? Ждать, пока к тебе придут и перегрызут тебе глотку?» И снова под его закрытыми веками закачался на кривых лапах мохнатый квадрат и оскалились клыки, блестящие от потеков слюны. Чертит в воздухе плавную кривую отлетевшее в сторону мачете. А клыки все ближе… ближе…

Неожиданно Пирсон вспомнил давно забытую деталь, которая в ту ушедшую минуту показалась ему странной: от камерунской гориллы не пахло зверем.

Но это был зверь.

Бэби. Серебристая тень на спине обезьяны. Возня, короткий всхлип и обмягшая туша у ног.

— Спасибо, пес! — сказал тогда Пирсон возбужденному схваткой догу. — Это здорово, что ты не струсил!

А тот, вывалив розовую лопату языка, устало улыбался хозяину.

— Нет, Эдвард! Я не верю, что это просто обезьяны! Они покрыты шерстью, они походят на обезьян — это правда. Но они изготавливают себе орудия и оружие, они разговаривают на языках местных племен. На шести человеческих языках, Эдвард! И от этого не отмахнуться. А ты знаешь шесть языков? Они свирепы. Но и это скорее не звериное, а человеческое качество. Одно из двух: или это — новая порода гомо сапиенс, или… или это сама Природа мстит человеку! Мы обязаны найти ответ. Я пойду в джунгли и узнаю. Пойду один и без оружия, как парламентер. Я просто не верю, что они хотят этой войны. Я им объясню…

— Не ходи, они убьют тебя…

Из последнего разговора Эдварда Пирсона с Сидом Тальони.

Появление разумных горилл в джунглях Камеруна стало сенсацией. Правительство страны, напуганное все учащающимися налетами этих чудовищ на мирные деревни, запросило помощи у ООН. Так на черный континент попала группа ученых. Среди них был и Эдвард Пирсон. Англичанин по происхождению, бельгийский подданный, он считался среди коллег «политиком от науки». Этот очкастый сорокалетний биолог у себя на родине был вхож в правительственные круги. Хорошо знали его и за границей.

На первый взгляд Пирсон не производил впечатления деятеля, но, узнав его поближе, можно было убедиться, что ученая степень не делает его кабинетной крысой. Именно он первым решился перейти от пассивного созерцания к действию.

Камерунская горилла была разумным и хитрым существом. Вид человека мгновенно приводил ее в бешенство. Обезьяны буквально опустошили несколько районов государства и двигались в глубь страны, к столице.

Их было немного. Но даже при всей их агрессивности справиться с гориллами не составило бы особого труда, если бы оружием обезьян были только зубы да мускулы.