Сэр Невпопад из Ниоткуда

Разумеется, то, что я вдруг стал иным, не укрылось от его чуткого взгляда. Моя злость требовала выхода, и я сделался куда более агрессивным, чем прежде, я гораздо охотнее участвовал в рискованных приключениях, о каких ещё совсем недавно и помыслить не смел. И без прежнего смущения принимал от Тэсита свою долю добытых денег всякий раз, когда он мне её предлагал. Все до одной монеты я относил в конюшню, в одном из дальних уголков которой, под половицей, оборудовал себе тайник, о чём, разумеется, никто, кроме меня, не знал, даже моя мать. Мне когда-то попалась в руки прочная и довольно вместительная жестяная коробка. Вот она-то и служила мне копилкой. Я прятал её под досками пола, которые в том месте можно было без особого труда приподнять. Поздними вечерами, когда все в трактире укладывались на боковую, я выуживал коробку из-под пола и восхищённо разглядывал и пересчитывал свои сбережения. Или просто набирал полные пригоршни монет и медленно ссыпал их в коробку, наслаждаясь приятным звоном. Я словно к чему-то готовился, к каким-то переменам в своей жизни, хотя, признаться, даже отдалённо себе не представлял, в чём они могли состоять. Маделайн по-прежнему продолжала убеждать меня, что я избранник судьбы и совершу в будущем великие дела, но я так уже привык к этой её болтовне, что перестал вслушиваться в слова. Сам я, разумеется, ни о чём подобном никогда не помышлял. Просто чувствовал: что-то должно вскоре произойти. И как умел, к этому готовился.

Частенько случалось, что я ловил себя на мыслях о Шейри. Тэсит каким-то непостижимым образом всегда угадывал по моему выражению лица, что я задумался именно о ней. В подобных случаях он давал мне дружеский подзатыльник и весело приговаривал:

– Опять ты её вспомнил. Будет тебе, в самом деле!

– Она очень привлекательна, – возражал я.

– Прежде всего она ведьма. Спасти от смерти колдуна или колдунью – дело во всех отношениях славное. Ведь их племя таинственно связано с потусторонними силами, которые в таком случае, может статься, неожиданно придут тебе на помощь, когда ты окажешься в беде. Но в то же время весь этот колдовской народ, По, не чета тебе и мне. У них свои повадки, взгляды и обычаи. Они живут в своём мире, куда нам вход заказан. Боже тебя упаси приближаться к границам этого мира, а тем более – делать попытки в него проникнуть. И прикипать душою к волшебникам и магам мы, простые смертные, также не должны. Это гибельный путь, поверь.

– Да знаю я всё это, – мрачно соглашался с ним я, и на довольно долгое время мне удавалось изгнать Шейри из своих мыслей. Но в конце концов она снова туда прокрадывалась, словно хитрая, лукавая кошка, и тогда между нами с Тэситом опять происходил диалог, подобный вышеприведённому.

Что же до моей матери, то она всё ещё продолжала заниматься своим ремеслом. Но от подобной жизни женщины быстро стареют и теряют привлекательность. Легко в течение долгих лет сохранять красоту и свежесть, ежели ты можешь себе позволить быть неприступной скромницей, потому как нужда не заставляет тебя торговать своим телом. Гобелен, висящий на стене, сохранится целёхонек хоть сотню-другую лет, разве что краски чуть потускнеют. Но швырните его на пол в трактире, чтобы все забулдыги, которые собираются в общем зале, изо дня в день топтали его своими грубыми грязными башмаками, и от него вскорости останутся одни лохмотья. Примерно то же произошло и с Маделайн. К тому времени, о каком я веду речь, морщины на её лице сделались такими глубокими, что были заметны даже издалека, а прежде стройное и крепкое её тело стало дряблым и неаппетитным. Да и взгляд её заметно потускнел, перестал быть лукавым и манящим. Теперь выражение её глаз, пожалуй, вполне соответствовало тому жалкому жизненному статусу, какой издавна стал её уделом. Разумеется, по мере того как она утрачивала внешнюю привлекательность, посетители трактира всё с меньшей охотой пользовались её услугами.

Мои чувства к Маделайн остались прежними, весьма и весьма противоречивыми. Прежде всего она была моей матерью, родившей меня на свет и защищавшей от его жестокости. И если бы она в своё время не противопоставила этой жестокости всю силу своей материнской любви, то меня бы уже давно не было в живых. Это я всегда помнил. Подозреваю, что многие матери на её месте сочли бы за благо предоставить меня, маленького уродца, моей отнюдь не милостивой судьбе. Но Маделайн отстояла моё право на жизнь, потому что верила: придёт время, и судьба мне ещё как улыбнётся!

Но какой бы хорошей матерью она ни была, согласитесь, трудно питать уважение к человеку, которого все вокруг презирают, причём вполне заслуженно. Ведь занималась она презреннейшим ремеслом, что и говорить!