И тогда в темноте возник первый звук – монотонный писк. А затем, чуть тише, но так же размеренно – ровный шорох и шелест. Долгое, очень долгое время не было ничего другого, но даже эти звуки я слушал с благодарностью. А потом раздался какой-то тихий скрип, стук, звук шагов, и я почувствовал прикосновение к своей руке. И вместе с ним вернулись все остальные ощущения – боль в спине, в руках, в носу, затекшие запястья и щиколотки. Я вздрогнул и открыл глаза. В них ударил яркий свет, я моргнул, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть. А затем тихий, но сильный женский голос спросил:
– Вы слышите меня? Моргните, если слышите.
Я послушно моргнул.
– Вы помните, как вас зовут?
Открыть рот и заставить себя произнести хоть слово оказалось невероятно сложно. Но, наконец, мне удалось еле слышно пробормотать:
– Меня зовут… Сэр Бэзил.
И после этого я тут же отключился обратно.
Первые несколько дней ушли на то, чтобы осознать, что я действительно жив и вернулся в реальный мир. Большую часть времени я спал, но в периоды бодрствования, сначала короткие, а затем все более продолжительные, я каждое мгновение наслаждался этой невозможной, невероятной правдой. Я жил. Опутанный трубками, подключенный к аппаратам, не способный толком пошевелиться – но жил.
А потом жизнь во всем ее сложном многообразии стала все больше захватывать меня, и времени на наслаждение уже не осталось. Потому что жить, как обычно, оказалось совсем не просто.
Самой большой проблемой оказались родители. Конечно, они тут же приехали в больницу, когда им сообщили, что их сын лежит в коме. Они прошли все – панику и жгучую надежду первых дней, томительное ожидание следующие нескольких недель и, наконец, мрачную предопределенность, когда врачи объяснили, что после трех-четырех недель рассчитывать уже особенно не на что. Да, он может выйти из комы. Но…
Однако родители видели, как приходили в себя остальные шестеро. Как странные люди по очереди забирали от них странные приборы. Как, сильно позже, очнулась Кэт. Поэтому, несмотря на прогнозы врачей, верили до конца. Другие ведь пришли в себя! Значит, и у нашего сына есть шанс.
Когда я очнулся, мама ненадолго сошла с ума – настолько, что ее не пустили ко мне в первые дни. Отца пустили. Большую часть времени он молчал. Щетина, покрывавшая щеки, стала седой.
Как только я смог более-менее внятно говорить, мне захотелось навестить остальных – и в первую очередь, конечно, Кэт. Я надеялся, она уже знает, что я очнулся. Но все равно мне не терпелось увидеть ее.
Однако это оказалось не так просто сделать. Ходить я, разумеется, еще не мог – даже с ложкой справлялся с большим трудом, а телефон и вовсе казался неподъемным кирпичом. Но в больнице кресла-каталки были наперечет, и просто так разъезжать по гостям их никто не давал. Можно было попросить завернуть в другие палаты по дороге на прогулку – но на улицу меня еще не выпускали, боясь за мой ослабленный иммунитет.
Тогда я попросил маму, которая уже пришла в себя и навещала меня каждый день, найти, в какой палате находится Екатерина Кустицкая, лежавшая вместе со мной в реанимации. Мама вернулась довольно быстро и сообщила, что Кэт перевезли в какую-то частную клинику.
Ну конечно. Вряд ли ее папа мог допустить, чтобы его дочь лежала в обычной городской больнице.
Я немного расстроился. Мне было приятно думать, что Кэт где-то здесь, рядом, и скоро я смогу ее увидеть. Это было одним из основных стимулов пытаться как можно скорее восстановиться. Но в частной клинике лежать наверняка было куда приятнее, чем здесь, среди растрескавшихся зеленых стен и усталых сестер и врачей. Поэтому я порадовался за Кэт, с неимоверным трудом поднял с тумбочки телефон-кирпич и полез в «Вконтакте». Мы с Кэт не были там друзьями – до сих пор в реальной жизни мы, кажется, даже ни разу не разговаривали друг с другом – но найти ее в соцсети было делом пары секунд.
Найти, чтобы увидеть пустую страницу с фотографией и надписью: «Екатерина ограничила доступ к своей странице».
На фотографии Кэт была очень серьезной и смотрела прямо в камеру – прямо на меня. Ее лицо не сильно отличалось от эльфийского аватара, а глаза были и вовсе точно такими же. Темными и бездонными.
Я нахмурился – но не сдался. Нашел ее группу, страницу старосты Ольги, написал той сообщение, где попросил дать телефон Кэт и объяснил, кто я и зачем мне номер. Староста ответила очень теплым сообщением с пожеланиями скорейшего выздоровления – разумеется, наша история была известна всему институту. Прислала номер Кэт.
Я битый час лежал с телефоном в руке, пытаясь придумать, что написать. Казалось невозможным уместить все то, что я хотел ей сказать, в пару простых фраз. В конце концов, я напечатал: «Привет. Это Базз. Как ты?», – и нажал «отправить».
Я надеялся, что она уже пришла в себя настолько, чтобы прочитать мое сообщение и ответить.