Сент-Ив

После каждой из этих фраз хозяин делал нечто вроде поклона, а перед каждым вопросом на лице являлось нечто похожее на улыбку, без которой я отлично мог бы обойтись. Я видел, что этот человек наружно вежлив, в сущности же не перестает зорко наблюдать за мной. Сцена, которая произошла у дверей, и намеки кучера не ускользнули от него. С тяжестью на сердце прошел я наконец в указанную мне отдельную комнату, предчувствуя, что меня ожидают большие неприятности и затруднения. Я смутно понимал, что мне следует отложить продажу экипажа, но мое имя стало известно, и я до такой степени боялся прихода дилижанса с объявлениями полиции, что мне казалось, что я не буду в состоянии ни спать, ни есть спокойно, пока не отделаюсь от малиновой кареты.

Пообедав, я послал к хозяину почтового двора и пригласил его выпить со мной стакан вина. Он явился на зов, мы обменялись обычными вежливостями, затем я приступил к моему делу.

— Кстати, — сказал я, — во время дороги на нас было сделано нападение. Вы, вероятно, слышали об этом?

Он утвердительно кивнул головой.

— И мне так не посчастливилось, что пистолетная пуля попала в стенку моей кареты. Вы никого не знаете, кто захотел бы ее купить?

— Я вполне понимаю вас, — проговорил содержатель почты. — Я сию минуту рассматривал карету, она теперь почти что никуда не годится. Ведь никто не любит экипажей с знаками от пуль. Это общее правило.

— Следы пули слишком напоминают о «Романе в лесу», — подсказал я, вспомнив моего маленького друга, бывшего моим утренним спутником, и те книги, которые, как я был уверен, составляли любимейшее чтение этого юного создания.

— Вот именно, — сказал мой собеседник, — быть может, подобный взгляд справедлив, может быть, и нет, я не берусь судить об этом. Однако естественно, когда почтенные люди любят, чтобы кругом них все было порядочно, им не нравятся отверстия от пуль, кровавые пятна, люди, скрывающиеся под чужими именами.

Я взял рюмку и поднял ее, чтобы показать, что моя рука вполне спокойна, и сказал:

— Да, полагаю, что так.

— Без сомнения, у вас есть бумаги, доказывающие, что вы истинный владелец кареты?

— Вот уплаченный и заштемпелеванный счет.

Содержатель почтового двора взглянул на бумагу и спросил:

— А больше у вас ничего нет?

— Мне кажется, этого вполне достаточно, — ответил я. — Из бумаги видно, где я купил экипаж и сколько заплатил за него.

— Право, не знаю, — проговорил он. — Вам бы следовало показать мне удостоверение личности.

— Личности кареты? — спросил я.

— Совсем нет, удостоверение вашей личности, — был ответ.

— Милейший, опомнитесь! — произнес я. — Мои документы спрятаны в этой шкатулке, но вы, вероятно, не серьезно предполагаете, будто я позволю вам рассматривать их.

— Ну-с, видите ли, вот эта бумажка доказывает, что какой-то мистер Раморни заплатил за карету семьдесят фунтов, — сказал хозяин гостиницы, — это прекрасно, но кто докажет мне, что вы — мистер Раморни.

— Негодяй! — крикнул я.

— Называйте меня как угодно, — проговорил он, — негодяй, по-вашему, пожалуйста! Дело от этого не изменится. Я негодяй, упрямый негодяй, бесстыдный негодяй, если вам угодно, но сами-то вы кто? Я слышу, что у вас два имени, что вы увезли молодую женщину, что вам кричали «ура» называя французом. Это мне кажется довольно-таки странным; за одно я могу поручиться, а именно за то, что у вас душа ушла в пятки, когда кучер принялся болтать. О вашей личности мне известно недостаточно, а потому я побеспокою вас, попросив показать мне ваши бумаги или предложив вам отправиться к судье. Выбирайте любое. Я вам не ровня, но я надеюсь, что лица судебного ведомства достаточно почтенные люди, что им вы покажите ваши бумаги.

— Милейший, — пробормотал я, запинаясь; (голос вернулся ко мне, но я еще не был в состоянии управлять собой). — Это все до крайности необыкновенно, до крайности грубо! Неужели в Вестморлэнде принято оскорблять порядочных людей?

— Это зависит от обстоятельств, — ответил он. — Если подозревают, что джентльмен шпион — это принято, да и хорошо, что принято. Нет, нет! — крикнул он, заметив, что я сделал движение. — Обе руки на стол. Я не желаю, чтобы в стенах моей кареты были следы от пуль.

— Вы страшно несправедливы ко мне, — проговорил я, теперь уже вполне владея собой. — Я сижу, как статуя спокойствия. Вы не испугаетесь, если я налью себе вина?

Я стал говорить ироническим тоном чисто с отчаяния. У меня не было ни плана, ни надежды. Я только чувствовал, что лучше протянуть еще несколько минут. «По крайней мере, — думал я, — я не сдамся до последней возможности».

— Что же, следует мне принять ваши слова за отказ? — спросил он.

— Относительно вашего недавнего любезного предложения? — произнес я. — Милейший сэр, я предоставляю вам принять их, как вы говорите, за отказ. Конечно, я не покажу вам моих документов; без сомнения, я также не встану из-за стола и не поплетусь к вашим «лицам судебного ведомства». Право, я не желаю тревожить моего пищеварения, и меня очень мало интересуют мировые учреждения.

Он наклонился почти к самому моему лицу и протянул руку к сонетке.