От сторожа он вышел уже порядочно захмелевший, но хоть немного подсох и пришёл в себя. Из головы выветрилась та гравюра, было хорошо и спокойно, пьяное тепло обнимало и подталкивало на подвиги — разобрать наконец до утра два дурацких склада, хотя бы вынести всё ценное в грузовик и поспать в салоне, чтоб протрезветь и переждать ливень. Дождь чуток поутих, с неба теперь сыпались не потоки воды, а редкие каскадные брызги, наносимые порывами ветра. В темноте сияли огни ночного Майами — миллион домов фосфоресцировал во мраке, глядя на Ефимцева квадратными окнами.
На складе всё по-прежнему — так же сумрачно и пыльно, лишь синеет пыль по углам. Фонарь едва заметно мерцал, вторя тусклым лампам в коридоре. Синеватый свет разгонял призраков в щелях между шкафов, а алкоголь придавал силы. Забравшись в триста пятый, Витя твёрдо вознамерился разобрать его за час-два.
Чехол с завёрнутым и упакованным свитком стоял у стены.
Шкаф, за который был задвинут чехол, изобиловал множеством ящиков, часть из них заперта. А ключа нет. Витя вооружился ломиком и оперативно, как заправский взломщик, вскрыл ящики. Внутри всякое трухлявое барахло — куски непонятных безделушек, рассыпающиеся от старости деревянные поделки, россыпь почерневших иностранных монет. Тетради со слипшимися страницами и, почему-то, упаковка с фарфоровой куклой, похожей на оскалившегося белесого младенца. Пахло прогнившим деревом и прокисшей бумагой, в углу ящика прошмыгнул жук-древоточец. Витя взял одну из тетрадей с самой красивой обложкой, прочитал инскрипт:
Первый лист намертво приклеился к обложке, пропитанный чем-то тёмным, поэтому Ефимцев начал читать со второй страницы:
Склеенные страницы. Летящий размашистый почерк, размытые буквы, выцветшие от времени чернила. Написано красной ручкой и обведено жирным фломастером: