Сэнсэй

Он оглядывается, скалясь, угрожающе выпятив челюсть. Рука сама собой нащупывает рукоятку Магнума в кобуре. Рука вытаскивает Магнум из кобуры, ладонь удобно сжимает деревянные щёчки рукояти.

В окнах офиса загорается свет, открывается дверь, и выходит менеджер. Богдан сонно потягивается, смотрит через стоянку в сторону барахольщика. Наблюдатель глядит на него, кривя губы: его глаза застила кровавая ярость, ненависть, глухой гнев, лишающий рассудка. Дрожащая пелена повисла перед взором — нет ничего, кроме злости, ничем больше не сдерживаемой, рождающейся глубоко в животе. И нет звуков — вместо них зевает беззвучная пустота. Тот, кто прежде звал себя Витей, рычит, с его губ сыпется розовая пена.

— Гуд м-монин! Ты как, земель? — кричит Богдан, приветливо махнув рукой.

Он по-ковбойски, от бедра, стреляет в ответ, с трудом нажимая на тугой спусковой крючок. Промахивается — он не стрелок. Пуля вышибла стекло в окне офиса, со звоном осыпавшееся внутрь. Богдан, пригнувшись, смотрит на брата-эмигранта неверящим взглядом.

— Ты чё, москаль, охерел совсем?!

Наблюдатель стреляет ещё раз, пуля со свистом рикошетит об асфальт у ног Богдана, брызжут мелкие крошки бетона. Менеджер убегает в офис. Наблюдатель, выпрямившись, идёт туда. Его трясёт от нетерпения — так охота убить наконец этого ублюдка. Он даже стреляет ещё пару раз в окно в надежде, что заденет спрятавшегося внутри сторожа. Рычит. Хрипит. Стонет, весь сжимаясь от дерущих изнутри когтей ненависти.

В ушах маячит тишина.

Он заходит в офис, и в тот же миг Богдан стреляет из своего Глока. Наблюдателя бьёт в плечо, отбросив на косяк убойной силой пули, и он, описав полукруг с револьвером в вытянутой руке, автоматически выпускает оставшиеся заряды в маячащую в помещении фигуру: эмигрант падает, пытаясь отползти и таращась на обезумевшего барахольщика расширенными от испуга глазами. Он что-то быстро говорит, но наблюдатель не слышит ни слова, да и ему, в общем-то, плевать.

Наблюдатель жмёт ещё на спуск, но барабан лишь вхолостую проворачивается вокруг ствола. Тогда он перехватывает револьвер за горячий ствол и направляется в сторону сторожа, который скребётся ногами о пол, судорожно глотает воздух ртом. В груди застреленного зияет огромная тёмная дыра. Наблюдатель отстранённо думает, что и он сам ранен: левая рука повисла без движения, рукав пропитался горячей кровью, капающей на пол с кончиков пальцев.

Богдан ползёт через свою каморку в туалет, оглядываясь и ощерив жёлтые зубы. За ним на линолеуме остаётся красный след. Наблюдатель догоняет его, пинком заставляет остановиться, и наклоняется, занося револьвер над головой. Сторож продолжает что-то говорить, заслонив лицо ладонью. Наверное, он умоляет о пощаде.

Наблюдатель бьёт в первый раз: от удара голова Богдана мотнулась назад, из сломанного носа тонкой струйкой брызнула кровь.

Дальше — один лишь туман. Разбитое рукоятью Магнума лицо, скользкая кровь всюду, раззявленный рот с червем красного языка, мечущимся меж осколков зубов… Богдан не хотел умирать, всё пытался отползти, загородиться руками от страшного тупого орудия убийства, но наблюдатель везде настигал его и бил, бил, продолжал бить даже в тот момент, когда сторож превратился в один большой ошмёток выблеванного мясорубкой фарша. Он положил жертву челюстью на край стула и нанёс жестокий удар сверху ногой, так, чтобы по полу разлетелось крошево зубов; прыгнул на голову, с бурлящей радостью слушая, как хрустит череп, проминаясь внутрь, как ломается позвоночник и лопаются под подошвами вывалившиеся из орбит глазные яблоки…

С громким щелчком в ушах звуки возвратились в мир. Витя недоумённо смотрел на изломанный револьвер в руке, липкий от своей и чужой крови. Плечо пронзила дикая боль, прострелила спазмом через всё тело с такой силой, что он вскрикнул и упал на колени в красную лужу, выронив Магнум. Всё кругом было измазано в крови — её так много, что хоть купайся. Взгляд сфокусировался на чём-то жутком, лежащем в углу, напоминающем исколоченный отбивным молотком кусок кровоточащего, пузырящегося мяса. Витя не сразу понял, кто это, а когда осознал — его желудок вывернуло наружу оставшейся там желчью.

Но в глубине души всё ещё металась та сорвавшаяся с цепи радостная злость, что привела его сюда с оружием. Будто кто-то ухмылялся, шепча на ухо слова выжигающего сознание гнева и обиды; кто-то, одетый в кимоно багряного цвета.

Тяжело поднявшись и баюкая раненую руку, он вышел на улицу. Свежий воздух немного прояснил рассудок. Витя словно бы увидел себя со стороны — окровавленного убийцу, стоящего в одиночестве на стоянке. Рука онемела и потеряла чувствительность, пульсируя теперь вспышками красной боли. Нашарив в кармане джинсов брелок, Ефимцев пиликнул сигнализацией и забрался в салон грузовика. Его трясло от шока.