Сэндвич с пеплом и фазаном

Последними словами Нельсона, кстати, были не широко известные «Поцелуй меня, Харди» в адрес капитана «Виктории» Томаса Харди, а вообще-то: «Пить, пить… обмахните меня, обмахните… протрите руки…», которые адмирал лихорадочно шептал изумленному юному Таддеусу, который хоть и ударился в слезы при виде смертельно раненного героя, но делал все возможное, дабы помочь великому человеку.

Ветер раздувал мне волосы и пытался сорвать с меня осеннее пальто. Я как можно глубже вдохнула соленый воздух, подставляя лицо каплям воды.

Чья-то рука грубо схватила меня за плечо.

— Что, черт возьми, ты тут делаешь?

Удивившись, я резко повернулась и попыталась высвободиться.

Разумеется, это был Райерсон Рейнсмит.

— Что, черт возьми, ты тут делаешь? — повторил он.

Этот человек — из тех людей, которые думают, что задавать каждый вопрос по два раза — секрет успеха.

Лучший способ с ними управляться — не отвечать.

— Я тебя везде ищу. Дорси вне себя от беспокойства.

Значит ли это, что теперь их две? — хотелось спросить мне, но я сдержалась.

Дорси — то еще имечко, так что ничего удивительного, что он называл ее Додо — по крайней мере, когда считал, что они находятся наедине.

— Мы боялись, что ты свалилась за борт. Немедленно вниз. Отправляйся в свою каюту и переоденься в сухое. Ты похожа на мокрую крысу.

Вот оно. Последняя капля.

«Райерсон Рейнсмит, — подумала я, — твои дни — да что там дни, часы — сочтены».

Я пойду к молодому милому корабельному доктору, с которым познакомилась позавчера за ужином. Под предлогом расстройства желудка выпрошу бутылочку двууглекислой соды. Хорошая порция этой штуки — я улыбнулась слову «хорошая», — добавленная в неизменную бутылку шампанского Рейнсмита, сделает все, что надо.

Если принять ее на полный желудок — о последнем не стоит беспокоиться, когда дело касается Райерсона Рейнсмита! — двууглекислая сода в сочетании с шипучим алкоголем может оказаться смертельной: сначала головная боль, которая будет усиливаться с каждой минутой, потом спутанность мыслей и сильная боль в животе; следом мышечная слабость, слабый стул в форме кофейных зерен, дрожь, судороги — классические симптомы алкалоза. Я уговорю его выйти на палубу подышать свежим воздухом. Гипервентиляция легких ускорит процесс — это все равно что плеснуть бензина в костер.

Если мне удастся повысить pH его артериальной крови до 7,65, ему крышка. Умрет в мучениях.

— Иду, — угрюмо сказала я и поплелась следом за ним по качающейся палубе со скоростью сонной улитки.

Трудно поверить, что меня доверили этому отвратительному типу. Однако вполне понятно, как это случилось.

Все началось после несчастья с моей матерью Харриет. Десять лет она считалась пропавшей в горах Тибета, а недавно вернулась в Букшоу при таких жутких обстоятельствах, что мой мозг до сих пор отказывался думать о них дольше нескольких секунд подряд; еще чуть-чуть — и мой внутренний цензор прерывает нить памяти с такой же легкостью, как Атропос, ужасная старшая сестра Мойр[2], перерезает нить жизни, когда приходит время умереть.

Развязкой всей этой истории стала моя ссылка в женскую академию мисс Бодикот, канадскую школу, где училась Харриет и где меня должны подготовить для какой-то старинной наследственной роли, о которой я до сих пор остаюсь в неведении.

«Тебе просто надо будет найти свой способ узнать, — сказала мне тетушка Фелисити. — Но со временем ты поймешь, что долг — лучший и мудрейший из учителей».

Я не вполне поняла, что она имеет в виду, но поскольку моя тетушка занимает довольно высокое положение в этом непонятно чем, спорить с ней не стоило.

«Это что-то вроде «Фирмы», верно? — спросила я. — Как называет себя королевская семья?»

«Что-то вроде, — ответила тетушка Фелисити, — но с той разницей, что члены королевской семьи могут отречься. А мы — нет».

Именно по настоянию тетушки Фелисити меня упаковали, словно сверток тряпья, и швырнули на судно, идущее в Канаду.

Конечно, возникли возражения по поводу того, что я поеду одна, особенно против были викарий и его жена. Потом ходили разговоры о том, чтобы отправить со мной в трансатлантическое путешествие Фели и ее жениха Дитера Шранца, но эту идею отбросили не только из-за неприличия, но и потому что положение Фели, органистки Святого Танкреда, считалось чрезвычайно важным.

Тогда свою кандидатуру предложила Синтия Ричардсон, жена викария. Хотя у нас с Синтией бывали взлеты и падения в отношениях, недавно мы стали близкими подругами — неожиданный поворот, в который я до конца не могу поверить. Без общества мужа Синтия светилась радостью, будто снова стала молодой девушкой. Викарий пришел бы в ужас от количества чая, который мы пролили на пол его кухни, заливаясь истерическим смехом.