Семья вампиров

Она чахла и вяла у меня на руках. Вся моя латинская кухня была бессильна вернуть ей румянец на щеки и губы.

Она явно умирала, но глаза ее блестели и жили усиленно, точно все жизненные силы ушли в них.

Эпизод с господином в плаще пока остался неразъясненным. Только с тех пор ни одной ночи она не проводила одна: отец или я; мы чередовались у ее постели. Лекарства ей я тоже давал сам… но все было тщетно… Она слабела и слабела.

Однажды днем меня позвали к новому покойнику; твой отец был занят с управляющим. Графиня, которая лежала в саду, осталась на попечении Катерины.

Через два часа я вернулся и заметил страшную перемену к худшему.

— Что случилось? — шепнул я Катерине.

— Ровным счетом ничего, доктор, — отвечала Катерина, — графиня лежит спокойно, так спокойно, что к ней на грудь села какая-то черная, невиданная птица. Ну, я хотела ее согнать, но графиня махнула рукой «не трогать». Вот и все.

Что за птица? — удивился я. — Не выдумывает ли чего Катерина?

Расспрашивать больную я не решался, боялся взволновать. Прошло три дня.

Мы, твой отец и я, сидели на площадке; графиня, по своему обыкновению, лежала на кушетке, лицом к деревне.

Солнце закатилось. Но она просила Дать ей еще немного полежать на воздухе. Вечер был чудный. Мы курили и тихо разговаривали. От замка через площадку тихо-тихо пролетела огромная летучая мышь. Совершенно черная: таких я раньше в наших краях не видывал.

Вдруг больная приподнялась и с криком: «Ко мне, ко мне» протянула руки. Через минуту она упала на подушки. Мы бросились к ней — она была мертва.

Как ни готовы мы были к такому исходу, но когда наступил конец, мы стояли как громом пораженные. Первым опомнился твой отец.

— Надо позвать людей, — сказал он глухо и пошел прочь. Он шел, покачиваясь, точно под непосильной тяжестью.

Я опустился на колени в ногах покойницы. Сколько прошло времени, не знаю, не отдаю себе отчета. Но вот послышались голоса, замелькали огни, и в ту же минуту с груди графини поднялась черная летучая мышь, та самая, что мы видели несколько минут назад.

Описав круг над площадкой, она пропала в темноте.

О вскрытии трупа графини я не думал. Твой отец никогда бы этого не допустил. Меня, как врача, поражало то, что члены трупа, холодные, как лед, оставались достаточно гибкими.

Покойницу поставили в капеллу.

Читать над нею явился монах соседнего монастыря. Мне он сразу не понравился: толстый, с заплывшими глазками и красным носом. Хриплый голос и пунцовый нос с первого же раза выдавали его, как поклонника Бахуса.

После первой же ночи он потребовал прибавления платы и вино, так как «покойница — неспокойная». Его требования удовлетворили.

На другую ночь мне не спалось: какая-то необыкновенная тяжесть давила мне сердце. Я решил встать и пройти к гробу.

Попасть в капеллу можно было через хоры: так я и сделал. Подойдя к перилам, взглянул вниз. Там царил полумрак. Свечи в высоких подсвечниках, окружающие гроб, едва мерцали и давали мало света. А свеча у аналоя, где читал монах, оплыла и трещала.

Хорошо всмотревшись, я увидел, что сам монах лежит на полу, раскинув руки и ноги, и на груди его была накинута точно белая простыня.

Нечаянно взглянув на гроб, я остолбенел…

Гроб был пуст!.. Дорогой покров, свесившись, лежал на ступенях катафалка.

Я старался очнуться, думая, что сплю; протер глаза, нет, как ни неверен свет свечей, как ни перебегают по стенам тени… гроб все же был пуст…

Не помня себя от радости, я бросился к маленькой темной лесенке, что вела с хор в капеллу. Недаром, убеждал я себя, я заметил у покойницы странную подвижность членов; это оказалась не смерть, а только сон, летаргический сон… мелькало у меня в уме. «Слава Богу, слава Богу», — повторял я.

Кое-как, в полной темноте, я скорее скатился, чем спустился с лестницы. Врываюсь в капеллу, бросаюсь к гробу… Боже… что же это!.. Покойница лежит на месте, руки скрещены, и глаза плотно закрыты. Даже розаны, которые я вечером положил на подушку, тут же, только скатились набок.

Снова протираю глаза, Снова стараюсь очнуться ото сна… Обхожу гроб. На полу лежит монах; руки и ноги раскинуты, голова запрокинулась. Мелькает мысль: где же простыня и… исчезает.

Я не доверяю своим глазам… в висках стучит…

Нет, это стучат во входные двери со двора. Машинально подхожу, снимаю крючок. Свежий ночной воздух сразу освежает мне голову.

— Что случилось? — спрашиваю я.

Входит ночной сторож в сопровождении двух рабочих.

— Ах, это вы, доктор! — говорит сторож и облегченно вздыхает. — А я-то напугался. Иду это по двору, а за окнами капеллы точно кто движется; ну, думаю, не воры ли? Боже избави, долго ли до греха. На графине бриллиантов этих самых много-много: люди говорят, на сто тысяч крон! Подхожу к окнам, слышу — шелестит подлый, ходит да как вдруг заохает, застонет… Ну, я побежал, позвал парней, одному-то жутко, — закончил сторож.

— Вы пришли очень кстати, с монахом дурно, надо его вынести на воздух, — велел я.

— Ишь, как накурил ладаном, прямо голова идет кругом, — сказал один из парней, поднимая чтеца. — Ну и тяжел же ты, божий человек! — прибавил он.