Семейные тайны

— Придётся, — поскромничал я, на чём обсуждение и прикрыли. А что мне ещё оставалось? Князь обещал мне полное исполнение желаний, но ведь переиграл же меня вчистую! Как ни крути, а именно я буду решать его сложности! И деваться мне от того некуда. Силён князь, ох и силён...

Удалившись к себе в комнату, я разлёгся на кровати и принялся соображать, где и как чёртову расписку следует искать. Тут, впрочем, долго я не думал. Искать её нужно у Лизунова и только у него. Не обязательно дома, он может прятать её и ещё где-то, но где она, этот паскудник знает. Почему я так считал? Да потому, что не смог бы Лизунов вымогать с князя Бельского деньги, если бы не имел на руках эту расписку. Лихости и наглости у него на такое не хватило бы. Да и сам же Лизунов говорил, что хотел срубить денег и спокойно на них жить, а на такое он бы уж точно не надеялся, если бы деньги с князя получил, а расписку не отдал. Что же, значит, надо сообразить, как задействовать Шаболдина в поиске расписки, да так, чтобы сам пристав её не прочитал. Хотя что тут соображать-то? Тайный исправник Мякиш и матушка уже Бориса Григорьевича к тому подготовили, заставив его проникнуться всей важностью сохранения тайны. Мне остаётся лишь воспользоваться их стараниями.

Глава 29. Триумф

Старший губной пристав Шаболдин, дай Бог ему здоровья, долгих лет жизни и удачи во всех делах и начинаниях, пошёл мне навстречу и устроил так, что Лизунова я допрашивал один. Более того, запись допроса не предусматривалась. Ну а что, велело приставу начальство не вести никакого розыска в отношении госпожи Луговой, он и не ведёт. И никаких бумаг, говорящих об обратном, тоже не будет. Ну вот нет такого розыска, и всё!

Ясное дело, привели Лизунова в допросную губные, но Шаболдин сначала удалил их, а потом вышел и сам. Я же, соответственно, зашёл.

Выглядел Лизунов плохо. И так-то наружность его мне не нравилась, а длительное пребывание под замком с мыслями о скорой отправке на каторгу её только ухудшило. Ничего, сейчас ему будет ещё хуже...

— Ну что, Лизунов, плохи твои дела, — хмурому и подавленному Лизунову я говорил это подчёркнуто жизнерадостным голосом. Решил, знаете ли, устроить театр одного актёра и играть доброго и злого следователей одновременно и единолично.

— Плохи, — признал Лизунов. — Ну да ничего, на каторге тоже жить можно.

— Можно, — с готовностью согласился я, давая ему надежду, которую сам же прямо сейчас и разрушу. — Но это в том лишь случае, ежели на каторгу ты попадёшь.

— А что, могу не попасть? — не понял он.

— Да скорее всего и не попадёшь, — я широко улыбнулся. — Тебе, Лизунов, не каторга сейчас светит, а перекладинка дубовая, да петелечка пеньковая.

— Это как же так-то?! — Лизунов аж на табурете подскочил. — Это как же петелечка?! Это за что это?!

— Ну как за что? — изобразил я самое искреннее удивление. — За два предумышленных убийства — Алии Жангуловой и Петра Бабурова.

— Да не убивал я Петьку-то! — сорвался Лизунов на крик. — Не убивал! Я же всё уже вам рассказывал!

— Ты, Лизунов, давай-ка не кричи, — я снова выдал добрую улыбку. — Я тебя и так хорошо слышу. А что ты рассказывал, мы с тобой сейчас вместе и вспомним. Как там? Пришёл ты к Петьке, а он мёртвый в луже крови валяется. Ты шмыг на лестницу, а там поднимается доктор Ломский. Ждать, пока он выйдет, ты не стал и убежал. Так?

— Так, ваше благородие, всё так! — угодливо закивал Лизунов. Что-то не припомню, чтобы раньше он меня или Шаболдина благородием титуловал, а теперь, как виселица впереди замаячила, сразу свою показную независимость и задвинул подальше...

— А теперь, Лизунов, представь: вот повторишь ты всё это в суде, а судья после тебя допросит доктора Ломского. И что скажет доктор? А то же и скажет — пришёл, дескать, а Петька там мёртвый в луже крови.

— А что с того? — снова не понял Лизунов.

— А то, дорогой мой, что подумай-как сам, как это будет смотреться для присяжных, — предложил я.

— И как же? — подумать Лизунов честно попытался, но особого успеха в этом деле, похоже, не достиг.

— Да так, Лизунов, что раз ты вперёд доктора приходил, то ты Петьку и зарезал, — растолковал я. — И признают они тебя виновным аж в двух убийствах, а судья, строго, заметь, по закону, тебя за такое на перекладинку и отправит...

— Но как же это, ваше благородие? — Лизунов готов был расплакаться.

— Да уж вот так, — я развёл руками. — Твоё слово против слова Ломского. И поверят присяжные Ломскому, а не тебе. Потому как хоть вы с ним оба и приспешники бесчестного вымогателя Малецкого, но он-то, доктор, хоть как-то на уважаемого человека похож. Постарше, опять же, тебя, да и поумнее тоже. Его присяжные пожалеют, тебя — нет. Тем более, в убийстве Жангуловой ты и сам уже сознался, вот они и решат — где одно убийство, там и второму место найдётся...

— Ваше благородие! — взмолился Лизунов. — Ну вы же сами знаете, что Петьку я не убивал! Ну неужели так ничего и нельзя сделать!