Семейные обстоятельства (сборник)

Савватей оглядел всех, никто ему не понравился, посмотрел на Сашку. Сашка под его взглядом встал, но Савватей не задержался на нем долго, только подмигнул, будто старому знакомому, и взглянул на Михаську.

Михаська вспомнил, что Сашка ведь был у Савватея «на работе» — как говорил Свирид, «шестерил» ему. Ходил, значит, все время рядом, как адъютант, подносил, что Савватей прикажет. Но потом мать Сашкина отбила его у Савватея.

А тут он подмигнул Сашке и направился к Михаське.

Михаська видел, как медленно идет Савватей, и сердце у него в груди стучало тоже медленно, в такт его шагам, но громче и гульче. Какая-то волна захлестывала Михаську, подкатывала к горлу, как тогда, зимой, в ту памятную встречу с Шакалом, и мурашки ползли по спине откуда-то из-за пояса прямо к шее.

Савватей подходил все ближе и ближе. И Михаська медленно, сам этого не чувствуя, поднимался ему навстречу. Савватей подошел совсем вплотную и протянул к Михаське руку. Свою грязную, потную лапу.

Михаська внутренне содрогнулся от мысли, что, может быть, Савватей проведет сейчас по его лицу этими грязными лапами — была у него такая любимая привычка, — и, не зная, что делать, приготовился к самому ужасному. Но Савватей протянул руку к его курточке и пощупал ее. Курточка у Михаськи была новая, теплая; мать купила ее на рынке, и она очень нравилась ему. Курточка была сделана из какого-то пушистого материала. Мать говорила — с начесом. Что это такое — с начесом, Михаська не знал.

— Охо! — сказал Савватей. Он так и сказал: «охо», а не «ого».

Михаська не успел опомниться, как Савватей быстро вынул из кармана коробок спичек, чиркнул одной и поднес ее к курточке. Михаська увидел пламя, которое рванулось прямо по нему огромным желтым языком; лицо опахнуло жаром, и все кончилось.

Это произошло в какую-то секунду. Михаська глянул на курточку и охнул. По коричневой материи расходились черные свалявшиеся клочья. Вся пушистость сгорела.

Савватей и его дружки хохотали, хлопали Михаську по плечу.

И вот тут Николай Третий снова протянул к нему руку и мазнул его по лицу.

То, что сгорела курточка, как-то совсем не огорчило Михаську — вернее, не успело огорчить; он просто не ожидал этого и еще не успел понять. А вот этого — по лицу — этого он ждал.

Михаська наклонился и схватил камень. Он упирался одной ногой в этот камень, когда сидел на пригорке и думал, как бы заговорить с Сашкой. Камень был теплый — он нагрелся на солнце — и поблескивал в руке у Михаськи своими слюдинками.

Савватей отступил на шаг от Михаськи. Может быть, он посмотрел ему в глаза и увидел там что-то такое, от чего стоило отступить?

Он отступил еще на один шаг и еще на один, и вся его шайка тоже пятилась.

Голова у Михаськи работала очень четко, и сердце больше не стучало. Он вышел из-под гипноза Савватея; наоборот, он теперь сам гипнотизировал всю эту шайку в кепочках, каждый из которых выше его на две головы. «Ага, — ухмыльнулся Михаська, — вот они чего боятся — оружия, силы!»

Он ухмылялся, и это действовало на Савватея: тот пятился все быстрее и быстрее. Михаська рассчитал, что он ударит Шакала по виску. Он уже выбрал на его лошадином лице местечко — там, где дрожит синяя жилка. Вот туда. Чтобы раз — и навсегда!

Может, Савватей понимал, о чем думал Михаська? Он торопливо полез рукой в карман и, все так же пятясь, вытащил бритвочку, обыкновенную опасную бритвочку. Рука у него дрожала.

— Брось! — сказал он. — Попишу!

А сам все пятился, и вместе с ним вся его компания.

Михаська решил, что он не будет кидать камень: кинешь его раз, а дальше что? Один выстрел? Мало. Нет, он будет бить этим камнем. Даже взрослые боятся Савватея. Он, может, сто лет тут проживет, этот Шакал и карманник. Надо его убить.

Он сделал два шага побыстрее, и совсем приблизился к Савватею, и замахнулся уже своим камнем, своей палицей со слюдинками, как вдруг кто-то схватил его за руку, в которой был камень.

Михаська обернулся и увидел Ивана Алексеевича, математика и физрука.

— Так убить можно! — сказал он. — Ты что, с ума сошел? Хочешь, чтоб родителей за тебя посадили?

Михаська выпустил камень и посмотрел на Савватея. Тот со своей компанией стоял у забора и грозил кулаком.

— А вы вон отсюда! — крикнул Иван Алексеевич савватеевской компании и сам замахнулся на них камнем.

Савватей с дружками словно испарился.

— С ними по-другому не поговоришь, — сказал Иван Алексеевич, и Михаська удивленно посмотрел на него. Учитель был первым взрослым, кто, видно, не побоялся связаться с Савватеем.

Над забором появилась лошадиная морда Савватея, и он крикнул:

— Эй ты, обгорелый, попишу!

Савватей не бросался словами — это все знали, но Михаське было все равно в ту минуту.

— Посмотрим, кто кого! — крикнул он Савватею.

Савватей заржал, как мерин, и снова крикнул:

— Свирид! — и свистнул.

Михаська даже не понял сначала, что это так повелительно, будто своему рабу, Савватей кричит Сашке. Он обернулся к Свириду и увидел, как, потоптавшись, Сашка побрел к забору.

— А н-ну кор-роче! — протяжно крикнул Николай Третий, и Сашка затрусил к забору рысцой.