Семьдесят два градуса ниже нуля

Кое в чем, конечно, ты сам виноват, но виноваты перед тобой и батя, и Валера, и другие старшие товарищи. Кто-то из них мог бы, должен был бы не только байкам твоим посмеяться, но и на разговор вызвать, понять, чем ты дышишь, и, разобравшись, сказать: «Ну какой тебе еще нужен подвиг, если ты целый месяц идешь в семьдесят градусов мороза по куполу, мерзнешь, как не мерзла ни одна собака, вкалываешь не за страх, а за совесть и все-таки жив и пока здоров? Если об ордене размечтался, то зря: батя и тот ни одного в Антарктиде не получил. Зато все полярники будут знать, что за человек Антон Жмуркин. Мало тебе, что ли? Если мало, значит, верно, что ветерок в твоей башке гуляет и надо тебе повзрослеть еще на один поход. Хотя и в этом ты еще хлебнешь — до Мирного восемьсот километров, лихие будут эти километры, поверь битому волчаре, Тошка…»

«Харьковчанка» остановилась, притормозили и следовавшие за ней машины. Тошка взглянул на часы — батюшки, обед! За раздумьями и как-никак самостоятельной работой забыл, что позавтракал плохо, и сейчас вдруг почувствовал такой голод, что съел бы, кажется, зажаренный коленчатый вал. Даже подшлемник не натянул — бегом по морозу на камбуз.

— Рано, — буркнул суетившийся у плиты Петя, — поди поработай, нагуляй аппетит… робот!

— Бойся собаку сытую, а человека голодного! — прорычал Тошка. — Дай хоть бутербродик умирающему!

Сердобольный Петя уступил, и Тошка, жадно прожевав кусок копченой колбасы, сразу повеселел. Будто и не чувствовал себя разбитым, будто не думал о горькой своей судьбе.

Девичьи слезы, юношеские печали…

ЦИСТЕРНА

Не верили, не ждали от этой цистерны ничего хорошего, а все-таки тлел уголек надежды: чем черт не шутит, когда бог спит? Дыхание затаили, смотрели, как Ленька отвинчивает крышку горловины, и увидели снова облепленный густой массой черпак…

Ладно, хоть и на киселе, а дошли ведь сюда — до станции Восток-1, половина пути позади. То есть станции никакой здесь нет, символ один, но греет сам факт: не безликая точка в снежной пустыне, а географическое название, отмеченное на любой антарктической карте. Радиограммы домой отправили, и родные точно будут знать, где сутки назад находились их полярные бродяги. Удалось и кое-чем разжиться: на брошенных в незапамятные времена полузасыпанных снегом санях валялось несколько разбитых ящиков и с десяток досок. Пригодятся в хозяйстве, пойдут в огонь — соляр и масло разогревать.

Больше на станции делать было нечего, осталось лишь цистерну подцепить к Ленькиному тягачу, следом за хозсанями. Дело минутное: примотали стальное водило к саням, разошлись по машинам и двинулись вперед — уже не по колее, а развернутым строем — снег в этом районе Центральной Антарктиды спрессован крепко, и необходимость в колее отпала.

Проехали метров сто — нет в строю Савостикова! Высунулся Игнат из «Харьковчанки», присмотрелся — не двигается Ленька. Может, цистерна отцепилась? Выругался Игнат и разворотом на сто восемьдесят градусов дал поезду команду возвращаться.

Вернулись и увидели такую странную картину: ревет Ленькин тягач, содрогается весь от напряжения — и ни с места, лишь гусеницы прокручиваются. Что за чертовщина, тягач-то в порядке, пустяк для него двадцать пять тонн груза. Взял Игнат Леньку на буксир, одновременно рванули — та же история!

Стоп, разобраться надо, опасное это дело — вхолостую гусеницы крутить. Осмотрели сани, на которых лежала цистерна, потом взяли топоры и лопаты, начали вскрывать спрессованный чуть ли не до льда снег, докопались до полоза и обнаружили, что его стальная поверхность покрыта снизу каменно-твердыми буграми. Не сразу сообразили, что к чему, а поняли — руки у людей опустились.

Когда около двух месяцев назад пришли из Мирного на Восток-1, у Сомова, который тащил тогда эту проклятую цистерну, лопнул маслопровод. По инерции тягач прошел еще несколько метров и остановился, но те самые метры и оказались роковыми. Сани наехали на горячее масло, оно прикипело к полозьям и поставило цистерну на мертвый якорь. Впрягись в нее пять тягачей, и то не сорвали бы с места, а если бы даже и сорвали, то без скольжения тащить за собой такой груз все равно невозможно.

Не хотел Алексей выпускать Гаврилова из тепла, а пришлось — под честное слово, что разговаривать на морозе не будет. Два подшлемника батя надел, пуховый вкладыш из спального мешка на плечи накинул и вышел — решать, что делать. Знаком остановил Леньку и Тошку, которые, подкопавшись, пытались зубилами сколоть масляные комки, осмотрел полоз, подумал и жестом указал на «Харьковчанку» — пошли, мол, проводить совет.

— Без этой цистерны до Пионерской не дойдем, — улегшись опять в мешок, сказал Гаврилов. — Кто что думает?

— Перечерпать из нее соляр в одну из наших, — с ходу предложил Игнат. И тут же замотал головой:

— На двое суток делов…

— Отпадает, — сказал Гаврилов.

— А почему бы все-таки не сколоть масло зубилами? — осмелился Тошка.

— Попробуем!

— Бессмысленная трата сил, — возразил Давид. — Может, сколоть кое-что и удастся, но скольжения все равно не будет.