Семьдесят два градуса ниже нуля

– С тобой помечтаешь… Нет у тебя взлета фантазии! – перебил Алексей. – Знаешь, о чем я мечтаю? Ни разу в жизни никого не ударил, а теперь – хочешь верь, хочешь не верь – кровь вскипает от дикого желания: увидеть Синицына и избить его до потери сознания… Самого себя пугаюсь… Что, смешно?

– Нет, не смешно. Хотя, честно говоря, не монтируется твой образ с картиной мордобоя.

– Не веришь, что я способен на такое?

– Один писатель развивал оригинальную гипотезу, что человеческая культура, образование, мораль – тонкая пленка на первобытном мозгу троглодита. В стрессовом состоянии пленка прорывается, и рафинированный интеллигент с рычанием хватается за дубину.

– Ну?..

– Я подобные гипотезы отвергаю. Мир и без того сходит с ума, незачем теоретически вооружать и оправдывать жестокость и насилие. Не знаю, как там рафинированный интеллигент, а мыслящий человек обязан подавлять в себе троглодита. Так что, – Валера улыбнулся, – отбрось в сторону дубину и оставь Синицына в покое.

– Но я его ненавижу! – взорвался Алексей. – А вы будто спелись! Поразительно! Когда обнаружилась история с топливом, ребята были готовы Синицына растерзать; через неделю они говорили, что набьют ему физиономию, а завтра, черт возьми, они его простят!

– Что ж, меня бы это не удивило. Негодяем Федора, пожалуй, не назовешь, он просто равнодушный человек.

– Когда наконец мы поймем, что равнодушие опаснее подлости?! Хотя бы потому, что оно труднее распознается. Такие, как Синицын, страшнее откровенных негодяев. Судить его надо!

– Крик души очень уставшего человека.

– Врача, друг ты мой, врача! Я, не забывай, давал клятву Гиппократа и с юмором относиться к ней не могу. Неужели думаешь, что я прощу ему батины приступы и твои обмороки, Васю и Петю, всех вас?

– Гиппократу?

– Синицыну, черт бы тебя побрал! За несерьезность будешь лежать с горчичниками на десять минут дольше… Уж не оправдываешь ли ты его?

– Нет, Леша, не оправдываю. Руки я ему не подам. Но судить… Равнодушие – явление более распространенное, чем ты думаешь. Возьми любой номер газеты и найдешь там статью, заметку, фельетон о равнодушных людях. Их много, Леша, всех не пересудишь.

– Примиренческая какая-то у тебя философия.

– Погоди давать оценки. Согласись, что нравственно человек еще весьма далек от совершенства. Расщепить атомное ядро куда легче, чем разорвать цепочку: инстинкт самосохранения – эгоизм – равнодушие. Эти звенья паялись тысячами веков, не такие мыслители, как мы с тобой, ломали копья в спорах, что есть человеческая натура и как ее переделать. Равнодушие – производное от эгоизма, оно омерзительно, но – увы – живуче. Нравственность не автомобиль, ее за десятилетия не усовершенствуешь.

– Погоди, не виляй. Как ты определишь равнодушного?

– Ну, хотя бы так… Юлиан Тувим шутил: «Эгоист – это человек, который себя любит больше, чем меня». Если перефразировать, то можно сказать: «Равнодушный – это человек, который так любит себя, что ему начхать на меня».

– И ты позволишь Синицыну ходить с небитой мордой?

– Расквашенный нос, друг мой, еще никого не делал более чутким и отзывчивым.

– Снова остришь? Это позиция холодного наблюдателя!

– Почему холодного? Анатоль Франс сказал: «Дайте людям в судьи иронию и сострадание». Вот что мне по душе!

– Непротивление злу насилием?

– Я рядовой инженер-механик, а не специалист по моральному облику, друг мой. А ты врач. Поставь на ноги батю, вылечи ребятам помороженные лица и руки, а также сними с меня горчичники и выгони из «Харьковчанки» как симулянта. Каждый должен возделывать свой сад.

– Услышал бы тебя батя…

– Думаешь, не слышал?.. Сколько раз спорили…

– Ну и, признайся, песочил тебя за такие взгляды?

– Было дело… Середины для него не существует – либо белое, либо черное. Как он меня только не обзывал: и хлюпиком, и амебой, и гнилым интеллигентом, но я не обижался, потому что… – Валера улыбнулся, – свой разнос он заканчивал так: «Не хрусти позвонками, сынок, шею вывихнешь. Кого люблю, того бью…» Батя мне – второй отец…

– Ладно… Сейчас начнешь кричать, что я использую недозволенные аргументы и насилую твою психику… Так вот, рядом лежит родной тебе человек, ставший жертвой равнодушия. А ты…

– Выходи его, Леша!

– Твое ходатайство решает дело. Дурак ты, Валерка!

– Пусть дурак, пусть кретин… Я его знаю лучше, вы – только по работе. Он удивительный, все у него безгранично – и честность, и мужество, и ненависть, и любовь… Не видел я таких людей, Леша!

– Тише, разбудишь, дай горчичники сниму. Ну, легче откашливается?

– А, к черту…

– Лезь обратно в мешок… гнилая интеллигенция. Значит, не пойдешь со мной Синицына бить?

Валера потемнел.

– Если с батей что случится – пойду и убью.

Алексей Антонов