Семь возрастов смерти. Путешествие судмедэксперта по жизни

Я снова взглянул на Джея, и по моему телу пробежал ток, слабый, но настойчиво напоминающий о старой боли. Это чувство безысходности. Его заостренное, молодое лицо. Он напомнил мне одного человека. Саймона. Моего лучшего друга в школе.

Он тоже в подростковые годы был высоким и худющим и напоминал мне неуклюжего жеребенка, не знающего, что делать со своими длинными ножками. Учеба давалась ему легко и предстоящие выпускные экзамены не казались серьезным испытанием.

Его мать была врачом, а отец — инженером; в те времена было весьма необычно иметь двух работающих по профессии родителей. Его бабушка жила с ними — она помогала присматривать за Саймоном и его сестрой. Я часто бывал у них дома, и мне там нравилось, потому что он был полной противоположностью нашему: полки ломились от книг, а между ними были распиханы семейные фотографии. Казалось, никому не было никакого дела, если порядок не был идеальным. Зимой всегда работало отопление, и поэтому не было нужды постоянно греться у камина, дрожа от холода. Саймону разрешалось ставить пластинки в проигрывателе, когда заблагорассудится, и мы слушали музыку, развалившись на удобных диванах.

Каким же пустым казался мне наш дом, когда я возвращался от друга. Брат с сестрой, которые были намного старше меня, уехали, и мы остались жить здесь с отцом… и моей мачехой. Позже отец признался, что понятия не имел, зачем женился на Джойс, и, конечно, мы с братом и сестрой тоже задавались этим вопросом.

До появления Джойс мы как-то приспособились жить без матери, достигнув определенной гармонии. Поначалу, когда сестра вышла замуж и съехала, наш дом превратился в эдакую холостяцкую берлогу. Бо́льшую часть моей жизни мама болела, и я не могу делать вид, будто при ней жизнь в доме била ключом и была расцвечена яркими красками, однако брат с сестрой уверяли меня, что так и было. Насколько же помнил я, в доме всегда была какая-то пустота. Если ее что-то и заполняло, так это болезнь, от которой она могла умереть, хоть я этого и не понимал, а все остальные избегали разговоров на эту тему.

Когда она все-таки умерла, дома сразу стало гораздо свободнее. Моя мачеха никогда не была неприятной или злой, но только теперь я понимаю, что она не знала, как вести себя с детьми, особенно с потерявшими мать мальчиками. Думаю, взаимодействие со мной давалось ей так нелегко, что она предпочла стать мебелью — ее присутствия словно не ощущалось. Полагаю, я вел себя с ней весьма дружелюбно, словно она была какой-нибудь домработницей, жившей вместе с нами. Только вот водить друзей домой мне особо не хотелось.

Между Джойс и моим отцом часто чувствовалось напряжение, из-за которого царившая дома тишина гудела от боли и злобы. Однажды, когда этот гул стал невыносимым, она уехала к своей матери в Девон. Я бродил из комнаты в комнату, наслаждаясь этой совершенно новой тишиной. Я плюхался в кресла, брал в руки и ставил на место вещи — по сути, возвращал себе то, чего у меня никто никогда и не отнимал. Затем, наверное, посчитав, что прошло достаточно времени, отец вернул ее. Осмелюсь предположить, что на этот раз он рассчитывал на другой исход, но на деле цикл начался заново.

Дома у Саймона было куда приятнее — там царило не только физическое, но и эмоциональное тепло. Он был полон разговоров и смеха, и я решил, что именно таким хочу видеть свой дом, когда сам стану отцом. И многие годы спустя мне это удалось. Когда у нас появились дети, наш дом вскоре наполнился всеми атрибутами среднего класса: ежедневными газетами, подписками на National Geographic и Scientific American, оживленными беседами за семейными трапезами о политике, искусстве и науке, а также, разумеется, о медицине.

Только вот у Саймона все пошло совсем не по плану. Он провалил выпускные экзамены.

Его родители были ошеломлены. Они были в шоке. Это стало для них настоящим ударом. Как такое могло случиться? Он должен был без труда получить хорошие отметки, необходимые, чтобы стать врачом. Он должен был поступить на медицинский в Университетский колледж Лондона.

Саймон так чудовищно провалился, что родители тут же записали его на подготовительные курсы.

— Что же ты делал в своей комнате каждый вечер, если не учился? — спросили они у него.

— Учился жонглировать, — ответил он.

Меня это не удивило. Среди нашей группы друзей Саймон славился навыками жонглирования. Он мог жонглировать ластиками, чашками, шариками, чем угодно.

Его родители даже попытались узнать у меня, что с ним происходит. Мне не хотелось говорить, что у Саймона получалось жонглировать, пока он был относительно трезвым. Наряду с жонглированием он открыл для себя и спиртное и частенько втихую напивался у себя в комнате. Порой мы присоединялись к нему за бутылками сидра — понятия не имею, как ему удавалось раздобыть их во времена, когда продажа спиртного контролировалась гораздо строже, чем сейчас. Чаще всего мы могли вовремя остановиться, Саймон же меры не знал. Не верилось, что ему удавалось скрывать свое пристрастие от бабушки и родителей, но, судя по всему, они действительно были в неведении.