Семь цветов страсти

— Вы никогда не были за границей?

— Был. В Польше, в Словакии и даже в Югославии, когда там не воевали. А хотелось… ух! Хотелось сюда и в Париж, и в Стамбул, и в Женеву! Вы не знаете, какие у нас там, за железным занавесом, любознательные люди водились! — Он опять махнул рукой.

— Это тоже — тема для вечернего чая в поместье? — поняла я.

Он благодарно улыбнулся:

— С вами очень легко говорить. Ведь с этим Зипушем я и двух слов не мог связать. А вы все понимаете, хотя я, конечно, варварски коверкаю язык. Учил, учил десять лет! Книжки читал, а говорить не приходилось… Вот только сейчас прорвало!

— Я никогда не учила языка специально, разве только в школе и колледже. Но приходилось много работать и общаться с иностранцами. Как-то сам по себе появился английский, итальянский, немецкий. Конечно, я говорю плохо, не совсем правильно, но ведь главное: мы сидим и беседуем!

— Именно! Мы сидим и беседуем! — с удовольствием повторил Майкл фразу с интонационной точностью и с осознанием невероятности обозначенного ею факта.

Когда он улыбался, лицо казалось славным и не таким уж мятым. А руки, теребившие салфетку с веселеньким пожеланием приятного аппетита, были просто великолепны.

— Знаете, Дикси, я смотрю на эту розовую салфеточку с наивной и стандартной для этих мест надписью, а мне хочется спрятать ее в карман и забрать — как воспоминание о другой цивилизации… Где люди считают друг друга людьми, или хотя бы изображают это, черт подери…

— Вы явно делаете успехи, Майкл. Наши упражнения в языке достигли таких высот, что мы можем решить, когда направиться в Россию. А главное, — стоит ли это делать?

Стараясь понять смысл моей фразы, он прищурился:

— Вы сомневаетесь, стоит ли принимать всерьез последнюю волю покойной?

— Я, в сущности, не знала Клавдию. А московских родственников — тем более. Они вряд ли обрадуются, увидев какую-то чужую, заезжую даму.

— Зря вы, Дикси. Покойная выразила свою волю и мы должны ее выполнить. Возможно, это важнее для нас, чем для Клавдии и погребенных в Москве.

— Вы верующий, Майкл?

— Увы. Никак не получается. Хотел бы.

— Ладно. Вы меня как-то сразу уговорили. Но вначале взглянем на поместье, чтобы оценить великодушие нашего поступка — я имею в виду паломничество ко гробам. — Я открыла сумочку, выискивая шиллинги. — Ну что, Майкл, до завтра?

— До завтра, Дикси, — он поманил официанта и достал кошелек.

— Прекратите, вы же в гостях! Здесь какие-то копейки. — Я дала официанту деньги и вывела кузена в аллею.

— Вы совершенно зря помешали мне расплатиться. У меня достаточно денег на питание и гостиницу. А ем я совсем мало. Утром загляну в музеи — везде билет стоит не менее ста шиллингов. Так что сейчас растрачу весь свой обед.

— Боже, голод ради искусства! Какие возвышенные потребности! Завтра о вас напишут газеты! — Я закинула на плечо ремешок сумочки. — Пойдемте-ка лучше гулять. Надо смотреть живой город.

— Только, позвольте, гидом буду я, — предложил Майкл свой локоть.

Никогда еще мне не приходилось шататься по весеннему, переполненному цветами и солнцем городу под руку с человеком в похоронном костюме и скверных (я таки разглядела) зимних ботинках. На нас оглядывались венские бело-розовые праздно-внимательные старушки. Пусть думают, что я прогуливаю прибывшего из провинции дядюшку. Майкл вывел меня на Ринг и начал экскурсию.

Наверно, он основательно ознакомился с путеводителем, собираясь в эту поездку — имена архитекторов и даты так и сыпались в его рассказе.

— Здесь полно кафе, Дикси. В Европе кофе стал модным напитком после турецких войн. Когда австрийца отбили осаду великого визиря Кара-Мустафы в 1683 году, они обнаружили среди трофеев мешки с зернами, которые приняли за верблюжий корм… Потом распробовали, а великий композитор Иоганн Себастьян Бах написал даже «Кофейную сюиту», где с юмором отразил это увлечение.

Майкл не замечал ни жары, ни нелепости своего вида. Солнце светило уже во всю мощь, и мне все трудней становилось изображать туристический энтузиазм. Не дойдя и до Бургтеатра, я поняла, что таю в своем официальном костюме и узких туфлях.

— Посидим, я, кажется, утомилась.

— Я болван! Вы же все это знаете с пеленок! Я в эйфории, как провинциал, рассказывающий парижанину про Эйфелеву башню. Простите, Дикси! К тому же очень жарко… — он обмахивал лицо прихваченным где-то рекламным проспектом.

Мы сели на скамейку у фонтана, возле которого фотографировались улыбчивые японочки. Одна из них поманила моего спутника и попросила жестом запечатлеть ее с подругой на фоне розовых кустов. Великолепно. Я вспомнила о Соле и подумала, как позабавилась бы его «фирма», наблюдая за нашей прогулкой. Впрочем, достаточно родственной любезности и гостеприимства. Мы распрощались с Майклом до завтра и я старательно объяснила ему маршрут в метро до его отеля, находящегося аж у самого Пратера, старинного парка на окраине Вены.

В номере я с облегчением сбросила туфли и проверила душ. Все в порядке. Десять минут под горячей, а потом прохладной водой — и на диван, накручивать телефонный диск.