Семь светочей архитектуры. Камни Венеции. Лекции об искусстве. Прогулки по Флоренции

135. (12) Ткачество.

Снова Андреа, причем превосходный: склоненная голова женщины за ткацким станком больше напоминает рисунок Леонардо, чем скульптуру. Замечательно переданы жест, с которым она пробрасывает большой челнок, строение ткацкого станка и фактура нитей, грубых и тонких. Фигура справа служит подтверждением пользы и красоты хорошо вытканной материи; ткань, закрывающая грудь, так тонка, что ее край на шее совершенно незаметен.

Если закрыть рукой выполненную резцом каменную кладку внизу, композиция разделится на две части, одна из которых производит неприятное впечатление своей прямоугольностью. Застывшая, более жесткая прямоугольная кладка контрастно противопоставлена всему, что изогнуто и закруглено в ткацком станке, и объединяет композицию: в этом ее эстетическое назначение; ее историческая роль заключается в том, чтобы показать, что ткачество – дело королевы, ибо это стена дворца.

(13) Дарование закона.

Точнее говоря, дарование Книги Закона Божьего – единственного закона, которому можно в конце концов следовать[238].

Вопрос об авторстве этой группы меня очень смущает. Лицо центральной фигуры благородно, и вся работа хороша, хотя и не изящна; она похожа на оригинальную работу художника, чья композиция № 8, возможно, подверглась реставрации.

(14) Дедал.

Опять Андреа Пизано; великолепная голова, восходящая к греческим образцам; перья крыльев выполнены с большой тщательностью; однако в работе отсутствует тонкость передачи чувства. Я не могу сказать, насколько преднамеренна некоторая угловатость фигуры; но обратите внимание на прекрасную композицию и на устойчивую подставку для ног.

136. (15) Мореплавание.

Очень странная сцена: грубая по исполнению (быть может, неоконченная) и сделана человеком, который не умеет грести; плетеные обода, заменяющие уключины, надеты неправильно. Положение их было бы верным, если бы гребли английским способом; но вода у носа лодки показывает, что она движется в том направлении, куда смотрят гребцы. Я не могу понять, что делает человек на корме; он, вероятно, управляет лодкой при помощи кормового весла.

Вода кажется совсем незаконченной. По-видимому, здесь подразумевается море с поросшими мхом скалами в нижней части, но все это исполнено тупо и неумело.

(16) Геркулес и Антей.

Могущество земли, наполовину скрытое землей; его волосы и руки превратились в корни, его жизненная сила проходит сквозь землю и вселяется в дуб. Вместе с Керкионом, но раньше его (Платон. Законы, кн. VII, 796) Антей упоминается как родоначальник бесцельной борьбы (φιλονεικίας άχρήστου); обычно он – воплощение энергии чистого эгоизма в его разнообразных проявлениях, эгоизма, надменного до наглости, низменного до трусости и черпающего свою силу только в земле; одним словом, это учитель всех тех, кто в последнее время пишет об «интересах Англии». Поэтому Данте вызвал именно его тень, чтобы сопровождать его и Вергилия в самый низший круг Ада: «Мы вновь пошли, и новый исполин, / Антей, возник из темной котловины…»[239] Антей в скульптуре очень величав, но я затрудняюсь решить, кому принадлежат эта и следующая сцены, очевидно выполненные одной и той же рукой. Я полагаю, что композиция обеих принадлежит Джотто.

137. (17) Пахота.

Христианская форма победы. Наиболее величественное и прекрасное воплощение власти человека над землей и ее самыми мощными созданиями из тех, какие мне когда-либо приходилось видеть в ранней скульптуре (или в данном случае – в поздней). Главное внимание скульптора сосредоточено на укрощении волов; плуг хотя и большой, однако сделан из дерева, и рукоять его тонка. Но к нему привязан бьющий копытом и мычащий дикий работник – и это победа.

(18) Колесница.

Лошадь тоже укрощена и впряжена в колесницу Ахиллеса, которая изображена во всей ее первозданной простоте. Лицо его, вероятно, было благородным – фигура остается таковой до сих пор. Судя по развевающейся одежде, это, скорее всего, произведение Андреа Пизано.