Семь столпов мудрости

Фейсал все еще тревожился, оставляя Йенбо, ведь до сих пор это была его необходимая база и второй морской порт в Хиджазе: и, обдумывая дальнейшие экспедиции, чтобы отвлекать турок от его оккупации, мы внезапно вспомнили Сиди Абдуллу в Хенакийе. У него было около пяти тысяч иррегулярных войск, несколько пушек и пулеметов, а на счету — успешная (разве что слишком медленная) осада Таифа. Казалось постыдным оставлять его прозябать посреди голой пустыни. Сначала нам пришло в голову, что он может пойти в Хейбар и создать там угрозу железной дороге к северу от Медины; но Фейсал неизмеримо улучшил эту мысль, вспомнив о вади Аис, исторической долине источников и пальмовых деревень, простирающихся через неуязвимые холмы Джухейна из-за Рудвы в восточном направлении к долине Хамд у Хедии. Она лежала всего в тысяче километров к северу от Медины, как прямая угроза железнодорожным коммуникациям Фахри с Дамаском. Оттуда Абдулла мог прикрывать нашу отлаженную блокаду Медины с востока против караванов с Персидского залива. К тому же рядом был Йенбо, и оттуда его легко можно было снабжать боеприпасами и снаряжением.

Предложение было явно вдохновляющим, и мы послали Раджу эль Хулуви сразу же передать его Абдулле. Настолько уверены были мы в его согласии, что стали торопить Фейсала двинуться из вади Йенбо к северу на первый переход до Веджха, не дожидаясь ответа.

Глава XXIII

Он согласился, и мы двинулись по широкой верхней дороге через вади Мессари на Оваис, группу колодцев около пятнадцати миль к северу от Йенбо. Горы были прекрасны в тот день. В декабре прошли обильные дожди, а затем теплое солнце обманчиво сулило земле весну. Поэтому по всем ложбинам и ровным местам поднялась тонкая трава. Былинки, одинокие, прямые и очень тонкие, высовывались меж камнями. Наклонившись из седла и посмотрев вниз, нельзя было увидеть, чтобы на земле что-нибудь изменилось, но, глядя вперед и видя отдаленные склоны под прямым углом к направлению взгляда, можно было ощутить живой туман бледной зелени здесь и там над поверхностью грифельно-синих и коричнево-красных скал. Местами поросль была сильной, и наши терпеливые верблюды блаженствовали, ощипывая ее.

Был дан сигнал к выступлению, но только для нас и для аджейлей. Другие подразделения армии, каждый человек рядом со снаряженным верблюдом, выстроились рядом с нашей дорогой и, когда подходил Фейсал, в тишине приветствовали его. Он бодро отзывался: «Мир вам», — и каждый главный шейх отвечал ему теми же словами. Когда мы прошли, они сели в седло, задерживая своих начальников, и войско изгибалось позади нас до тех, пока цепочка людей и верблюдов не стала виться по узкой тропе к водоразделу, насколько хватало глаз.

Не слышно было никаких звуков, кроме приветствий Фейсала, до того, как мы достигли гребня подъема, где открывалась долина, становившаяся пологим спуском из мягкой гальки и кремня, уложенных в песке; но там ибн Дахиль, суровый шейх племени расс, который поднял свой контингент аджейлей двумя годами раньше на помощь Турции и привел его с собой нетронутым к шерифу, когда случилось восстание, отступил назад на шаг-два, расположил идущих широкой прямой колонной и приказал забить в барабаны. Все грянули во все горло песню в честь эмира Фейсала и его семьи.

Шествие было исполнено варварского великолепия. Первым ехал Фейсал в белом, затем, справа от него, Шарраф в красном головном платке и крашеных хной рубахе и покрывале, я сам — слева, в белом и алом, позади нас — три знамени из потускневшего малинового шелка с позолоченными гвоздями, за ними барабанщики, играющие марш, ну а за ними — дикая толпа охраны на двенадцати сотнях скачущих верблюдов, прижатых друг к другу так близко, как только возможно, чтобы продвигаться, люди в одежде самых разнообразных цветов и верблюды, почти такие же блестящие в своих попонах. Наш сверкающий поток заполнил долину до краев.

В устье Мессари прискакал гонец с письмами Фейсалу от Абд эль Кадера из Йенбо. Среди них одно было трехдневной давности, с «Дафферина», в котором говорилось, что Зейда не примут на борт, пока не увидят меня и не услышат подробности ситуации на месте. Корабль стоял в Шерме, одинокой бухте в восьми милях вверх по побережью от порта, где офицеры могли позволить себе играть в крокет на берегу, не страдая от мух, заполонивших Йенбо. Разумеется, встав так далеко, они отрезали себя от новостей: по этому поводу между нами давно были трения. Капитан был полон благих намерений, но не обладал кругозором Бойля, пламенного политика и революционного конституционалиста, не обладал и мозгом Линберри с «Хардинга», собиравшего в каждом порту все береговые сплетни и взявшего на себя труд изучать все слои общества, где бы он ни нес дозор.