Семь столпов мудрости

Мы еще не дошли до дальнего конца долины, когда сплошной песок сменился глинистым грунтом, в котором под солнцем сверкала поверхность глубокого пруда – восемьдесят ярдов длиной и около пятнадцати шириной, наполненного коричневой водой. Этот паводковый пруд, сохранившийся после разлива Абу-Зерейбата, был целью нашего перехода. Мы прошли еще несколько ярдов через последние ряды кустарника и очутились на открытом северном берегу, где Фейсал определил место для лагеря. Это была громадная, песчано-кремнистая, доходившая до самого подножия Рааля равнина, на которой хватило бы места для всех армий Аравии. Мы остановили верблюдов, невольники их развьючили и установили палатки. Мы прошли в конец колонны, чтобы посмотреть на то, как мулы, которых на протяжении всего дневного перехода мучила жажда, бросились вместе с солдатами в пруд, с наслаждением разбрызгивая пресную воду. Удачей было и обилие топлива; повсюду уже пылали костры, что было весьма кстати: над землей уже поднялся футов на восемь вечерний туман, наши шерстяные плащи задубели, сплошь покрывшись бусинками осевшей на их ворсе росы, и под ними стало холодно.

Ночь была темной и безлунной, но над слоями тумана ярко сияли звезды. Мы собрались на невысоком бугре за палатками и смотрели на раскачивавшее белые волны море тумана. Над ним возвышались островерхие вершины палаток и высокие спирали таявшего в вышине дыма, порой подсвеченные снизу, когда в каком-то из костров ярче разгоралось пламя, словно подхлестываемое неровным гулом невидимой армии. Старый Ауда ибн Зувейд с серьезным видом поправил меня, когда я сказал ему об этом: «Это не армия, это целый мир движется на Ведж». Я порадовался его замечанию: именно ради того, чтобы пробудить подобные чувства, мы и пустились в трудный поход с этой огромной толпой людей.

В тот вечер к нам начали робко подходить люди племени билли, чтобы присягнуть на верность Фейсалу: долина Хамдха была границей их земель. В их числе явился засвидетельствовать уважение Фейсалу и Хамид ар-Рифада с многочисленной свитой. Он сказал, что его кузен Сулейман-паша, верховный вождь племени, находится в Абу-Аджадже, в пятнадцати милях севернее нас, отчаянно пытаясь создать общественное мнение, которое позволило бы улучшить жизнь на будущее. Затем без всякого предупреждения и без помпы явился шериф Насир из Медины. Фейсал бросился ему навстречу, заключил в объятия и представил нам.

Насир производил прекрасное впечатление, во многом совпавшее с тем, что мы о нем слышали, и во многом оправдавшее наши ожидания. Он был предтечей восстания, предвестником движения Фейсала, человеком, который сделал первый выстрел в Медине и которому было суждено сделать последний выстрел в Муслимие, под Алеппо, в день, когда турки запросили перемирия; и с самого начала до конца о нем говорили только хорошее.

Он был братом мединского эмира Шихада. Их семейство происходило от Хусейна, младшего из детей Али, и они единственные среди потомков Хусейна считались ашрафами, а не саадами. Они были шиитами со времен Кербаля и в Хиджазе пользовались уважением как первые лица после эмиров Мекки. Насир был любителем садов, но его долей с детства была война, которой он сам никогда не желал. Теперь ему шел двадцать седьмой год. Его низкий, широкий лоб прекрасно сочетался с чувственными глазами, а через коротко подстриженную черную бороду просвечивали невыразительный, но приятный рот и небольшой подбородок. Он находился здесь уже два месяца, сдерживая Ведж, и, по его последним сведениям, этим утром боевое охранение турецкого верблюжьего корпуса отошло с нашей дороги на главную оборонительную позицию.

Утром следующего дня мы встали поздно, чтобы собраться с силами для долгих часов важных переговоров. Большую их часть Фейсал вынес на своих плечах. Насир помогал ему как второе лицо в командовании, а рядом сидели братья Бейдави, готовые оказать ему нужную помощь. День был солнечным и теплым, угрожая к полудню жарой; мы с Ньюкомбом ходили по лагерю, смотрели на солдат, на водопой верблюдов и на непрерывные толпы новых визитеров. Когда солнце уже поднялось высоко, огромная туча пыли на востоке возвестила о приближении какой-то большой группы. Мы направились обратно к палаткам и увидели подъезжавшего церемониймейстера Фейсала Мирзука эль-Тихейми, похожего на мышь острослова. Для пущей важности он вел за эмиром людей своего клана легким галопом. Они обрушили на нас тучу пыли: авангард из двенадцати шейхов, с саблями наголо везших огромные красный и белый флаги, описывал круги вокруг наших палаток. На нас не производили впечатления ни само их гарцевание, ни кобылы, возможно, потому, что они нам мешали.