Читаем Семь столпов мудрости полностью

Однако эти обстоятельства нас задержали, и ночью, без местной кавалерии, которая могла бы нас защитить от подозрительных деревенских жителей, принявших нас, одетых в форму хаки, за турок, нам вряд ли стоило двигаться, поэтому перед самыми сумерками мы остановились, чтобы дождаться Талаля, Насира и Нури Шаалана.

Эта остановка дала кое-кому время для того, чтобы оценить происходившее, и возникли новые вопросы о целесообразности нового перехода через железную дорогу, ведь мы могли оказаться в опасной зоне Шейх-Саада, на пути отхода главных турецких сил. Наконец около полуночи, когда я лежал без сна на своем ковре среди спавших солдат, ко мне пришел Сабин. Он высказался в том духе, что мы сделали достаточно много. Алленби назначил нас следить за Четвертой армией. Мы только что видели ее беспорядочное бегство. Свой долг мы выполнили и могли бы с почетом отойти к Босре, в двадцати милях к северу от дороги, где для оказания помощи нам сосредоточивались друзы под командованием Несиба эль-Бекри. Мы могли бы вместе с ними подождать, пока британцы возьмут Дераа, победоносно завершив кампанию.

Эта позиция меня не заинтересовала, поскольку, если бы мы отправились в Джебель-Друз, наша активная служба прекратилась бы до того, как была бы выиграна игра, и основная тяжесть главного удара легла бы на плечи Алленби. Я очень ревниво относился к чести арабов, служа которым должен был идти вперед любой ценой. Они присоединились к войне, чтобы выиграть свободу, и возвращение своего старого капитала силой своего собственного оружия должно было стать наиболее понятным для них символом.

Очевидно, что, прорываясь за Дераа в Шейх-Саад, мы оказали бы большее давление на турок, чем любое британское подразделение. Это лишило бы турок возможности снова сражаться по эту сторону Дамаска, а для этой цели небольшое количество наших жизней было бы недорогой ценой.

Дамаск означал конец войны на Востоке и, в чем я был уверен, конец войны вообще, потому что центральные державы зависели друг от друга, а выпадение их слабейшего звена – Турции – ослабило бы всю группу. Поэтому из всех соображений – стратегических, тактических, политических и даже нравственных – мы продолжали борьбу.

Переубедить упрямо сопротивлявшегося Сабина было невозможно. Он вернулся ко мне с Пизани и Уинтертоном, и начался спор. Мы говорили тихо, потому что Нури Саид спал на соседнем ковре вполуха, но он услышал спор и пожелал участвовать в этом совещании. Он подчеркивал военный аспект проблемы: достигнутую нами цель и опасность Хиджазской железной дороги. Разговор затянулся до глубокой ночи. Пытаться начать операцию на следующий день было бы безумием. Линию из конца в конец наверняка будут охранять десятки тысяч турок, уходивших из Дераа. Если они дадут нам перейти линию, мы окажемся в еще большей опасности. Он сказал, что Джойс назначил его военным советником экспедиции, и, как это ему ни неприятно, он считал своим долгом подчеркнуть, что, как кадровый офицер, он знает свое дело.

Я терпел его жалобы, тяжело вздыхал и наконец сказал, что хочу спать (ведь нам придется рано встать, чтобы перейти через линию) и что я намерен идти вперед с моими телохранителями, вместе с бедуинами, где бы они ни оказались, потому что было странно, почему нас не догнали Нури Шаалан и Талаль. Так или иначе, теперь я пошел спать.

Пизани, проживший всю свою долгую военную жизнь в роли подчиненного, со всей учтивостью корректно заявил, что имеет приказ и обязан ему подчиняться. Он мне нравился за добросовестность, и я попытался рассеять его сомнения, напомнив ему, что мы проработали вместе полтора года без единого повода для того, чтобы он мог считать меня легкомысленным человеком. Он с чисто французским юмором ответил, что легкомысленным ему казалось все, но он был солдатом.

Интуиция Уинтертона заставляла его присоединяться к слабейшей и более спортивной стороне в любом случае, кроме верховой охоты на лис с гончими. Нури Саид на всем протяжении нашего разговора тихо лежал, притворяясь спящим, но когда Сабин ушел, он повернулся на другой бок и прошептал: «Это правда?» Я ответил, что не вижу особой опасности, если мы перейдем линию в середине дня. При соблюдении осторожности мы сможем избежать ловушки в Шейх-Сааде. Удовлетворенный, он снова лег и уснул.

<p>Глава 116</p>

Насир, Нури Саид и Талаль разъехались с нами в темноте. Наши объединенные силы шли навстречу сильному ветру, от которого сводило зубы, на север, через плодородные вспаханные долины, через убранные поля, где колосья, наверное, просто обрывали со стеблей, а не жали и где эти стебли, ростом с ребенка, стояли пожелтевшие, высохшие и мертвые. Ветер отрывал их от полых корней и укладывал их ветвистые верхние концы на землю, сплетая друг с другом; их огромные шары перекати-поле носились по поверхности почвы.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии