Семь стихий

- Это слишком серьезно... У меня что-то с рукой. Я ее просто не чувствую, совсем одеревенела... Жаль, что ты не врач, а биолог.

- Дай посмотрю.

- Я не могу поднять локоть выше плеча, сил не хватает.

- Правая рука?

- Я прикоснулся к следу... там, на месте посадки. Такая гладкая площадка, и вокруг трава примята. У дерева сук обломан и раздавлен, как цветок в книге, в детском гербарии. Четыре глубокие вмятины. И они светились. Я боялся пожара.

- Давай-ка ближе к огню. Рукав засучи!

Я не почувствовал его прикосновения, даже когда он сжал мою руку. Она была неестественно белой, безжизненной, и это напугало меня. Не хотел бы я быть обузой.

У него было серьезное лицо, когда он, распластав ладони, сближал их у моего локтя. Я почувствовал теплую легкую волну, которая возникала вслед за его движениями. Прошла минута, другая. Возникла непонятная упругость, казалось, это воздух наэлектризован и струится возле, оказывая легкое давление. Потом я почувствовал локоть: стало тепло, холод ушел... Я мог двигать рукой. А Янков по-прежнему водил ладонями, сближал и раздвигал их снова, и я все-яснее ощущал ток крови у локтя, у плеча, по всей руке.

- Вот и все, - сказал Янков.

- Как это у тебя получается?

- Представления не имею. Биополе.

- Я знал об этом. Читал у Куприна.

- Это литературный факт.

- М-да, старо как мир.

Я подробно рассказал Янкову, что увидел на месте посадки. Прежде всего о четырех следах. Они светились холодным люминесцентным светом, как маленькие озера под луной. Но луны не было, вокруг кромешный мрак, и только из-под земли, как мне показалось, пробивалось в трех местах сияние (первый след открылся сразу). Их загораживали кусты и нижние ветви могучего кедра, которым я любовался минувшим вечером. Я подумал, что там, внизу, еще остались ночные гости, пошел быстрее, споткнулся и чуть не упал. Фонарь едва теплился: я подумал, что сел аккумулятор. Но сейчас, полчаса спустя, лампа горела полным накалом.

Следы были глубиной около полуметра, один из них заметно глубже, примерно метр - метр с четвертью. Края их были ровные, точно обожженные, по ним пробегали светлые змейки. На моих глазах их становилось меньше, они угасали и вот совсем исчезли, точно в землю зарылись. Я подошел, наклонился над самым большим углублением и протянул руку, но светящегося дна не достал. В стороне я увидел расплющенный древесный сук. Отошел в сторону, нашел поваленную молодую березу, подтащил ее к яме и сбросил вниз. Осторожно спустился по стволу, как по трапу, и дотронулся до светящейся земли. Моя рука вдруг вспыхнула, ее охватило холодное пламя, и я перестал ее ощущать. Оглядев еще раз место посадки (в холодном свете серебрились ближние деревья и подлесок), я подошел к нашему лагерю. За моей спиной еще горело оловянное пламя. Минут через десять оно угасло, а может быть, его закрыл кустарник.

* * *

У нас остался свободный день. До нашего города было что-то около восьмисот километров, и мы побывали там. С моря дул ветер, было холодно, и высоченные белые дома летели над бухтой, словно сказочные корабли. У берега, у причалов мы не увидели ни одной шлюпки, даже ни одной яхты. Ветер, соленые брызги, серая холодная вода, ясный горизонт. Это был другой город; нам так и не удалось в этот раз побеседовать с ним, с его улицами и проспектами о прошлом.

ГОРОДСКАЯ ИНТЕРМЕДИЯ

Вечером того же дня мы были дома. Темные глазницы окон - только на верхнем этаже еще горит свет... Может быть, там кто-то готовится к экзаменам, или пишет повесть, или читает книгу. Шелестят листья. Люблю едва слышный говор тополей. Сейчас этот шелест возвращает меня в мир привычный, обыденный, обжитой. Мы с минуту стоим у моего дома, на каменном крыльце, где светятся ночные фиалки в больших глиняных вазах, а сквозь каменную вязь над перилами видна звездная пыль.

- Говорят, звезды мерцают к сполоху, - вспоминаю я северную примету.

Но что это? Я вижу свои окна на втором этаже. Одно из них распахнуто настежь. Само собой разумеется, я закрывал их.

Мы поднимаемся по лестнице, открываем дверь. Темно. Я зажигаю свет. В одной из комнат кто-то есть. Я осторожно заглядываю туда, чтобы ненароком не испугать гостя.