Семь смертных грехов

Брат Макарий покорно принимал знаки расположения мудрого монаха и покорно подставлял свою физиономию под старческую руку.

- Ну, ну, сам бог внушил тебе, брат мой, этот замысел, - нежно сказал отец Розмарин, оскалив зубы в улыбке, - видно, в последнее время ты вел исключительно набожный образ жизни.

- Вел, отец, - подтвердил квестарь, - но лишь здесь, в этой уединенной обители, пришла мне в голову мысль, подтверждающая общее мнение о святости нашего монастыря.

- Да-да, имей в виду, что именно наши умы помогли тебе, брат мой, овладеть принципами логики и диалектики, не забывай об этом. Ведь монастырь наш, как никакой другой, пользуется милостями божьими. Тут, в этих стенах, под влиянием наших молитв рождаются идеи. Без нас, брат мой, мир, погрязший в пороках и омерзительной нечисти, недалеко бы ушел.

Квестарь молитвенно сложил руки и вознес очи кверху.

- Я об этом всегда и везде не перестаю думать, куда бы ни занесли меня ноги.

- Значит, ты поступаешь правильно, и за это мы не оставим тебя в своих молитвах. А теперь скажи-ка, брат мой, содержат ли в этом имении скотинку так, как положено твари божьей?

- Содержат, содержат, отец мой, но она могла бы находиться в лучшем состоянии, если бы отцы-иезуиты обращали на нее побольше внимания.

- Ах, злодеи окаянные, как же они мне имущество губят, - воскликнул отец Розмарин, гневно потрясая кулаком. - Наверное, с курами и цесарками они поступают не лучше?

Брат Макарий наклонил голову в знак того, что такая же участь и домашней птицы.

Отец Розмарин, охваченный святым возмущением, ходил по келье и ругал на чем свет стоит иезуитов. Квестарь скромно стоял в углу, уставившись в пол, и ни единым словом не прервал излияний благочестивого монаха.

- Пусть сгинут эти еретики, эти негодные бродяги! Наконец он успокоился, подошел к брату Макарию и взял его за подбородок.

- Но ты, брат мой, являешься орудием веры, и пусть свершится справедливость.

Квестарь приложил руку к сердцу.

- К этому я и стремлюсь, отец мой.

- Ведь, как говорится в священном писании, семь неурожайных лет миновали, теперь нас ожидает семь лет обильных и семь коров тучных.

- Десять раз по семи, отец мой. Настоятель от радости захлопал в ладоши.

- Ты, брат, говоришь, как хороший проповедник, даже слушать тебя приятно. Ну, продолжай рассказ: ничто так не способствует хорошему настроению после утренней молитвы, как созерцание того, что нас ожидает.

Квестарь приблизился к настоятелю, смиренно склонил голову и, не смея поднять глаз, сказал:

- Нужно лишь немного денег, чтобы приобрести одеяние голубого цвета.

Монах отшатнулся, будто ему наступили на ногу.

- Денег, говоришь? - повторил он, недовольно перебирая губами. - Да неужели ты сомневаешься в своих силах, в божьей помощи и христианском милосердии? Где же взять денег, если наш монастырь живет милостыней?

- Отче преподобный, - прервал квестарь, - я нимало не сомневаюсь, что каждый наш грош идет на богоугодные дела и что милосердие людское безгранично, но голубое одеяние у ближних на слово божье не купишь. Ведь в нашем городе нет такого торговца шелковым товаром, который был бы настолько благочестив, что дал бы хоть локоть материи в обмен за спасение души.

- А... у тебя самого, брат мой, нет ли за пазухой какого-нибудь кошелька?

Брат Макарий горестно воскликнул:

- Я ведь, отец мой, гол, как крепостной мужик! Настоятель захлопал глазами и выдавил из себя ласковую улыбку:

- Это не такой уж тяжкий грех. А может быть, любезный брат, ты что-нибудь одолжишь монастырю?

- Рад бы, - ответил квестарь, почесывая лысину, - но каждый грош вызывает во мне омерзение, и я его сразу же кладу в общий кошель.

- А может быть, у тебя все же кое-что припрятано? Квестарь развел руками.

- Нет, святой отец, я не кривлю душой.

Монах не сдавался. Он нежно приласкал брата Макария и еще раз спросил:

- А не припомнишь ли? Дай-ка я помолюсь, укреплю твою память, брат мой. In nomine patris et filii...

Отец Розмарин встал на колени и погрузился в молитву, тяжело вздыхая и сопя, словно нес тяжесть непомерную. Брат Макарий встал рядом, тихонько бормоча что-то и время от времени украдкой поглядывая на отца Розмарина, чтобы удостовериться, не кончил ли тот молиться. Наконец монах поднялся, сурово нахмурил брови и, засунув руки в рукава, спросил:

- Ничего не вспомнил, брат?

- Как есть ничего, святой отец.

- А может быть, ты лжешь, милый брат? Квестарь поднял руки к небу.

- Клянусь всем святым, не лгу. Отец Розмарин, закусив губу, сказал:

- Ну, пойдешь по миру, а наши молитвы помогут тебе достать то, что нужно.

Брат Макарий поклонился и рванулся поцеловать у настоятеля руку, которую тот ткнул ему прямо в нос.

- Поступлю как приказываешь. Только боюсь... Тут квестарь махнул рукой и направился к двери.

- Чего ты боишься? - спросил старик.

- Эх, отец мой! - воскликнул квестарь, выходя в коридор.

Монах сердито закричал ему вслед:

- Постой! Что ты хотел сказать?

Брат Макарий остановился и потупил глаза.

- Дело может затянуться, а иезуиты не дремлют. Это народ дошлый и проворный.