Семь писем о лете

Пол вагона поскрипывал и покачивался, подаваясь то влево, то вправо, колеса постукивали на стыках, взвизгивали и свистели, вписываясь в частые пологие повороты и искривления бесконечных пересечений и стрелок. Лариса, одной рукой держась за край отодвинутой двери теплушки, а другой сжимая ручку огромного медного чайника, смотрела на приближавшиеся вагоны воинских эшелонов, плотно забившие всю огромную территорию железнодорожного узла. Мимо проплывали бесконечные теплушки с солдатами, платформы с зачехленной зеленым брезентом техникой, под которой угадывались очертания артиллерийских орудий, грузовиков, реже танков, иногда чего-то непонятного, потом снова теплушки, потом вдруг пассажирский пульмановский вагон на сверкающих рессорах и с белыми занавесочками на окнах, и снова пыльный брезент маскировки, и люди, люди, десятки, наверное, сотни тысяч людей, мужчин, молодых и пожилых, в новой, парадной, с иголочки, и выцветшей, поблекшей под солнцем и дождями полевой форме.

Состав замедлил ход, прокатился, словно по инерции, еще полсотни метров, дернулся и остановился в самом центре этого скопища людей и техники. Лариса вытянула шею, пытаясь рассмотреть, в какой стороне находится здание вокзала. Видно ничего не было. Перед их теплушкой стояло как минимум полтора десятка составов, напрочь загораживая собой все, что могло находиться за ними. Ольга подошла к противоположной двери, поставила чайник на притулившуюся у стенки табуретку и, уцепившись руками за скобу замка, с усилием отодвинула его и откатила дверь. Увы, рядом тоже застыл эшелон, двери его были плотно закрыты.

– Нинуся, иди сюда.

Из угла теплушки, из-за занавески, держа во рту пальчик, вышла сестра Ларисы Нина. Существо четырех лет от роду, маленькое и худое, в светлом платье в мелкий голубой горошек, коричневых сандалиях на босу ногу, с белокурой, крупными локонами, огромной шапкой волос. Существо подошло и стало смотреть на Ларису большими серыми глазами.

– Держи чайник.

Нинуся двумя руками взяла чайник. Лариса встала на табуретку, ухватилась руками за край окна и, приподнявшись на цыпочки, выглянула наружу. Кроме стены стоящего рядом вагона, и с этой стороны ничего разглядеть не удалось. Ольга спустилась на пол.

– Это станция кипяток? – Нина снизу смотрела на сестру.

– Да, Нинусик, кипяток, станция кипяток.

Лариса села на корточки, поправила малышке воротник платья.

Они выехали из Ленинграда почти год назад, по приказу Ставки Верховного Главнокомандующего об эвакуации семей тех, кто находился на фронтах. Отец был мобилизован сразу, как началась война, а мама, за полтора месяца окончив какие-то военные курсы, ушла на фронт в августе сорок первого. Ларисе было десять лет, а маленькой сестре Нинке только-только исполнилось четыре, и их отправили в эвакуацию с детдомом, куда привела обеих прямо с вокзала, с которого уехала воевать мама, строгая женщина из военкомата. И в тот же день их увезли на тот же вокзал.

Ехали, можно сказать, по-царски: одна плацкартная полка на двоих, на каждой крупной станции – горячее питание. Через полторы недели детдом оказался в южном приморском городке со смешным названием Темрюк. Детей распределили по частным домам, учиться направили в здешнюю школу. Местные жители, поначалу сдержанные и неприветливые, по мере того как с севера приходили страшные вести о бомбежках и артобстрелах Ленинграда, о том, как сжималось вокруг города ледяное кольцо блокады, делались добрее и участливей к «сиротинкам». Пожилая хозяйка дома, где поселили Ларису с Нинкой, из строгой Прасковьи Никифоровны стала бабушкой Полюшкой, от души кормившей малолетних своих постоялиц всем, что было в доме, – рыбкой, мамалыгой, компотом из сушеных вишен и абрикосов, которые в этих краях именовались «жердёлой». Девочки, в свою очередь, помогали, чем могли, по хозяйству.

Но за первую осень, зиму, весну фронт неумолимо смещался на восток. Фашист, рвущийся на Кавказ, надвигался на Кубань, и в июне пришло постановление о вторичной эвакуации детдома – уже за Урал. Сестер, по причине Нинкиной «медвежьей болезни» и категорического отказа Ларисы расстаться с малышкой, везли отдельно от других детей, вместе с несколькими воспитателями, в набитом детдомовской утварью товарном вагоне. За десять дней они проехали километров триста, простаивая в тупиках и на запасных путях, давая дорогу поездам с техникой, литерным и медицинским составам. На остановках, станциях и полустанках вдоль вагонов ходили женщины, разносившие горячую воду. «Кипяток! – кричали они, – кому кипяток?!» Маленькая Нинуся, завидев женщин с ведрами в руках, махала им рукой и кричала: «Кипяток! Станция кипяток!..»

Лариса встала с корточек и взяла у сестры чайник. Занавеска в углу была сдвинута. Две женщины спали, а две другие разбирали и переписывали в маленькую черную тетрадочку документы, пачками лежавшие на привинченном к полу столе.

– Нинусенька, я пойду искать кипяток на станцию, а ты сиди здесь, с тетей Зиной и тетей Любой, и никуда не выходи.

– Я с тобой.