Семь писем о лете

Она снова повернулась к крыльцу – и вовремя. В дверях показался Костров в своей выгоревшей добела гимнастерке, в перетянутых ремнях, с мальчишеским лицом, черным от загара – он отступал от самого Вильнюса. И что-то в этом нынешнем его лице с первого мгновения не понравилось Стасе, но она продолжала сидеть, высоко подобрав одну ногу, словно одинокая гордая нездешняя птица.

Костров широко улыбался, подходя, и с каждым шагом широкая улыбка его делалась все фальшивей.

– Что такое? – сухо поинтересовалась Стася.

Костров повел широкими плечами и трудно сглотнул.

– Видишь ли, – почему-то обратился он к ней на «ты». – Такое, в общем, дело… – Он вдруг грязно выругался и сплюнул. – Ситуация, скажем так, не ажур…

– Да говорите спокойней и толком. А если не знаете значения слова, то незачем его и употреблять. Ажур – это способ ведения бухгалтерии, когда все записи делаются в день совершения операции, только и всего. Ну, старлейт, смелее.

Он неожиданно протянул руки, ссадил ее с плетня и, приобняв, повел в сторону уже темнеющего поля. И снова волна гадливости и смурного желания залила Стасю.

– Ну же, ну! – почти крикнула она.

– В общем, так… Ты ведь по документам Станислава, да? – Стася коротко кивнула. – Тогда можно я буду называть тебя не Стася, а Слава? Так ведь лучше, правда? – смущенно перебил он сам себя. – Слава! Какое имя для разведчицы, а?

– Для переводчика, – оборвала она. – Неужели вы всегда с женщинами так долго тянете волынку?

Костров вдруг густо вспыхнул, убрал руку и встал перед ней.

– Операция запланирована на одиннадцать тридцать. Разведотряд в составе четырех человек должен будет выйти в сторону Шимска. Линия фронта начинается уже за станционной водокачкой. Есть сведения, что 56-й моторизованный корпус Манштейна прикрыт плохо, и есть возможность взять его в клещи и…

– Зачем вы это рассказываете мне? Я не стратег и не тактик, уверяю вас.

– Я рассказываю это вам, Слава, потому, что вы идете с нами.

Нет, у нее не поплыло в глазах, не заколотилось сердце, а только на мгновение стало тоскливо и пусто, как будто весь мир превратился в серую безжизненную пустыню. Промелькнули лица матери, брата, даже бывшего мужа и скрылись в беспросветной тьме…

– Дело в том, что сейчас в связи с неопределенностью линии обороны переход опасен, а от нас зависит слишком многое. Тащить «языка» рискованно – лучше допросить на месте, а уж обратно кто-нибудь из четверых всяко прорвется…

– Вы хотите сказать, что все мы… смертники?

– Нет, вовсе нет! Я же говорил, что чую – все обойдется! Только вам сейчас придется срочно пойти и взять у нашего старшины вместо юбки штаны потолще – болота здесь непролазные. А словарь вам не нужен?

Стася презрительно смерила его взглядом.

– Omnia meum mecum porto[3], – усмехнулась она и постучала костяшками пальцев по лейтенантскому высокому лбу.

Ночь была жаркая, летняя – только бы валяться в стогу с горячим парнем, а они лежали на болоте с чахлым кустарником. От запаха дурники, поначалу приятного, а потом чудовищного, раскалывалась голова и отчаянно тошнило. Стася на миг с ужасом подумала, что, вдруг, если она забеременела от Афанасьева… и судорога невольно свела живот. Только не это, только не от него… Чуткий Костров, лежавший неподалеку, сразу что-то почувствовал и неслышно подполз вплотную.

– Знаешь, сколько у меня уже было таких лежаний и ожиданий? – горячо зашептал он, щекоча влажным дыханием ей ухо. – А вот жив и хоть бы что, чего никак нельзя сказать о фашистах, с которыми имел дело. Здесь главное что? Спокойствие и осмотрительность. Бояться и лезть напролом – последнее дело. Фашисты хитрющие и сноровка у них о-го-го! А ты будь похитрее и, главное, про товарищей не забывай – иначе непременно зарвешься и все пропало… А ты красивая, – опять ни к селу ни к городу повторил он, и Стасе вдруг захотелось закрыть глаза, забыть обо всем и перевернуться на спину под пьянящий запах дурники. – Но ничего, уже скоро…

И действительно, за его словами, как и было обещано, грохнул взрыв справа от водокачки – это полковая артиллерия отвлекала немцев. Костров рванулся вперед, и Стася, не помня себя, невольно побежала за ним, чувствуя себя намертво связанной с этим высоким красивым парнем в потной гимнастерке. Неожиданно впереди со стороны шоссе послышались выстрелы.

– А, в бога душу мать!.. – ворвался в затуманенное сознание Стаси крик Кострова, и в тот же момент он рухнул на нее, закрывая все вокруг. Пули трещали, выли, свистели немилосердно, и сквозь их вой Стася с трудом разобрала проклятия в адрес разведчиков-гвардейцев соседнего полка, позорно просравших то, что в полукилометре от места их перехода строительная рота фашистов чинила шоссе. Потом загрохотало уже так, что мир потерял привычные очертания, и горячие струйки потекли Стасе за шиворот, собираясь внизу и тяжеля ватник на груди. А потом стало совсем тихо.