Семь песков Хорезма

Вечером караван остановился на ночлег у развалин Мешхед-Мисриана. Огромный, полуразрушенный минарет, одиноко торчавший посреди равнины, напоминал о былом расцвете этих мест, Едва джигиты осадила верблюдов, Сергей тотчас лег на спину и запрокинул за голову руки. Все тело ломило, руки и ноги казались чужими, а во рту держалась сухая горечь, словно разжевал комок верблюжьего помета. Ни Рузмамед, ни Кара-кель не спешили подойти к нему. Ему хотелось пить, но гордость, — та самая гордость, из-за которой он, не стерпев, бросился на лекаря и убил его, — и сейчас не позволяла ему идти на унижение. Путники разожгли небольшой костер, поставили на огонь тунче, (Тунче — сосуд из жести в виде чайника) вскоре запахло жареным мясом — разогрели ковурму. (Ковурма — измельченное жареное мясо) Ели, смеялись от души, вспоминая о чем угодно, но только не о пушкаре. Наконец Рузмамед встал, взял чайник с пиалой и подошел к пленнику.

— На, пей, Сергей-ага, — сказал уважительно и сел рядом.

— Ну и сука же ты, — выругался Сергей. — Души у тебя ни хрена нет.

— Есть душа, — возразил беззлобно Рузмамед. — Если бы я знал, что ты не убежишь...

— Да я поклясться могу! — перебил Сергей сердара.

— Сергей-ага, как я могу поверить твоей клятве — ты же христианин! Давай, принимай нашу веру!

— Ишь, чего захотел, скотина! Может, еще обрезание прикажешь сделать?!

— Это мы тебе сами сделаем. — Рузмамед с вожделением засмеялся, словно именно этого ему и не хватало для полноты счастья.

— Запомни ты, ясаул, или как там тебя твой хан кличет, — гневно заговорил Сергей. — Если пойдешь на это, клянусь Христом, что наложу на себя руки. Не довезешь ты меня до Хивы и до своего хана и не получишь за меня ни хрена!

— Ладно, Сергей-ага, пей чай, не думай обо мне плохо, — заговорил серьезно Рузмамед. — Насильно мы твой стручок резать не станем. Пройдет немного времени, ты сам пойдешь к мулле и скажешь: «Святой, сделай из меня мусульманина!» Со временем ты поймешь, что лучше, чем эта, другой земли на свете нет. Это я тебе говорю, а меня зовут Рузмамед, Понял?

— Ну, еще бы, не понять. — Сергей, ухмыляясь, цедил из пиалы горячий чай и думал: «Не выбил бы этот дикарь из рук пиалу — от него всего можно ожидать!»

На следующий день караван достиг высокой обрывистой горы — Большого Балхана. Отсюда начинались пески. Караван медленно развернулся у подножия горы и стал спускаться в низину. Взору открылось огромное, уходящее на север сухое русло — это был древний Узбой: когда-то в нем буйствовала вода, орошая вокруг бескрайние поля и сады зороастрийцев. Но это было так давно, что от тех времен у туркмен осталось лишь предание. Караван шел по руслу всю ночь до восхода солнца, затем, выбравшись на взгорок, оказался среди барханных песков. Отсюда начинался самый тяжелый путь. Верблюды пошли, беспрестанно взбираясь на барханы и скользя с них. Не раз пушкарю, привязанному к верблюдице, приходилось съезжать следом за ней. А когда она прибавляла шаг, он переворачивался через голову и едва успевал вскочить на ноги. Не успей он этого сделать, верблюдица могла бы волочь его по песку до тех пор, пока он не испустил бы дух. Сергей все время помнил, какая беда его подстерегает, и был начеку. Не надеясь выдержать до ночного привала, он стал думать, как бы ему взобраться на горб скотине, Скоро момент такой представился. Когда караван шел ниже большого бархана, Сергей взбежал на склон и, собрав все свои силы, прыгнул на верблюдицу. Он вцепился в чувал, подтянулся, и, взобравшись наверх, лег между двумя вьюками. Здесь, раскачиваясь, словно в люльке, наконец-то почувствовал облегчение. От радости, что все так удачно получилось, он закрыл глаза и вскоре уснул. Так он ехал весь день, и ни один из джигитов не спохватился: куда делся пушкарь. Лишь когда караван подошел к колодцам, Кара-кель вдруг вспомнил о Сергее и, не увидев его в хвосте каравана, заорал во всю силу:

— Эй, дураки безмозглые, вы упустили нашего топчи. Его нигде нет, он сбежал!

Джигиты, словно ошпаренные, бросились в хвост каравана. Их крики разбудили пушкаря, и он, протирая глаза, сполз с верблюдицы. Крики парней мгновенно обратились в громкий смех, и сам Кара-кель заржал, словно жеребец, поняв, что произошло. Упиваясь собственным смехом, он подошел к Сергею, вынул из-под халата нож и перерезал на руках пленника веревки, Рузмамед тоже смилостивился:

— Видит Аллах, Сергей-ата, ты хорошо приживешься в Хиве: даже старая верблюдица не отказалась весь день везти тебя на своем горбу1 Ты хороший человек, Сергей-aгa! Пойдем, поужинаем.