Семь Нагибов на версту

— Вася, зачем? Ради чего? Рядиться в чёрные одежды, стать тем, кем пугают непослушных детей? Ты знаешь, как называют в народе особо рьяных дознавателей, замаравших руки в крови не то, что по локоть — по самые уши⁈ Вороны империи, стервятники, упыри!.. Да разве ж…

Он беспомощно махнул рукой и сгорбился в кресле, обхватив поседевшую раньше времени голову, почти простонав:

— Ради чего?.. Не этого хотела бы Лиза, будь она…

Вася помрачнел, молниеносно подскочил к отцу, нависнув над ним, свистящим, полным негодования шепотом зашипел:

— Будь она что? Договаривай же! Будь она жива, папа⁈ Но её нет — по вине, по причудливому капризу вывихнутого разума ублюдка, которого никто вовремя не сумел остановить! И если мне придется замараться кровью, начиная от макушки и до самых пят, чтобы остановить хотя бы одного такого — я это сделаю! Я не Творец, папа, я не могу простить! И буду мстить этому мерзавцу в лице каждого ненормального психопата, каждого убийцы, до которого сумею дотянуться… И плевать мне на чины и титулы! Бороться со злом, отец, нужно не словом, но делом! Пусть я буду стервятником, падальщиком, но, благодаря мне, вы будете жить в чистом мире, избавленном от гнили и трупного яда!

Отскочив от отца, Василий, тяжело дыша, с отчаянной решимостью смотрел на него:

— Ты стыдишься моего выбора? Я готов отказаться от фамилии, папа, я уйду из рода! Не волнуйся, я не стану позорить историю нашей семьи!

Глава рода поднял голову, с потрясением глядя на своего сына. Неверяще качая головой, он с трудом выбрался из кресла, вдруг ощутив себя дряхлым и немощным стариком. Приблизился к замершему в напряжённом ожидании сыну, мимоходом отметив, что уже достает ему лишь до груди, притянул его к себе… И, обняв его, затрясся в беззвучных рыданиях.

— Сынок… Я горжусь тобой! Ты истинный Одоевский, в тебе пылает праведный огонь — и послужит он справедливым делам, я в это верю… И благословляю тебя…

В тот день Василий Николаевич Одоевский, будущий глава известного и уважаемого рода, будущий как считали глава Тайной канцелярии, проронил последнюю слезу в своей жизни. Сухими оставались его глаза, когда он, будучи мелким писарем, вёл протоколы допросов подозреваемых. И когда в качестве ученика дознавателя присутствовал при пытках, которым подвергались в подвалах Тайной канцелярии преступившие законы империи. Не блеснули ни разу непрошенной влагой жалости его глаза и тогда, когда он, став правой рукой князя Ромоданова, самолично выбивал признания из истерзанных, воющих кусков мяса, что ещё недавно носили гордое звание человека… А спустя несколько лет при одном упоминании его имени тряслись поджилки нечистых совестью, ибо уйти безнаказанным от Всевидящего Ока империи, как к тому времени прозвали Одоевского, было практически невозможно.

Так что впереди меня шла вполне себе легендарная личность, пусть и жуткая. Шли мы минут десять, опускаясь все ниже, пока не оказались перед тяжелой дверью. Уверенно толкнув ее, мы вошли в большую, ярко освещенную комнату, в которой находилась куча народа.С одной стороны сидели взрослые и уже мне знакомые студенты и студентки с надетыми подавителями, окруженные стражей, а с другой за длинным столом двое дядек с суровыми лицами, среди котороых я узнал и своего знакомого, что ранее спас меня, а после забегал в гости.

— Степан Васильевич, — легкий кивок узнавания.

— Ямир Ярославович, — вернул мне кивок Котляров. Одоевский обошел меня и сел в третье кресло. Мне же предложено было расположиться чуть в стороне, за небольшим столиком, на котором лежали папки с бумагами. Бегло посмотрев на них, я увидел, что это личные дела нападавших на меня. Ага, значит, уже пришли к какому-то решению? Интересно.

— Слушается дело о покушении на честь и достоинство графа Нагибина. Так как дело государевой важности и вина преступников полностью доказана — задержаны на месте преступления, правозащитник им не предоставляется, как и суд присяжных. Господин Одоевский, прошу вас зачитать обвинение и приговор.

Тот встал, слегка прокашлялся прочищая горло и обвел всех взглядом, не предвещающим ничего хорошего. В нем был виден приговор — цепной пес империи оскалил клыки и готов был вцепиться в беспомощную жертву. Это понимали все. Боялись и все же на что-то надеялись. Ведь не зря же на закрытое заседание позвали меня…

Глава 20

Глава 20

— Согласно уложению номер… статьи номер… приказа номер… от даты — цифры — монотонный бубнеж зачитывающего приговор клонил меня в сон, — мы единогласно приговариваем всех причастных и их семьи к смертной казни через повешенье. Родовые гербы изломать. Имущество конфисковать и продать казне. Вырученные деньги — восемьдесят процентов от суммы перевести на счет графа Нагибина младшего, в качестве виры за содеянное. Двадцать оставить в пользу империи. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Мою полудрему разогнали многоголосый рев, крики, вопли и проклятья в мою сторону.