Семь лет за колючей проволокой

– Так точно! Я могу спросить?

– Спрашивайте!

– Можно получить ручку и бумагу?

– Зачем? – удивился офицер.

– Для подачи жалобы Прокурору Москвы!

– На что хотите жаловаться? – не без ехидства спросил он.

– Я не виновен, более того, сам являюсь пострадавшим, а меня арестовали.

– Заключили под стражу! – поправил он и доброжелательно добавил: – Так лучше звучит. Так вот, гражданин Доценко, жалобу вы, конечно, можете писать кому угодно: хоть Генеральному Прокурору, хоть в ООН, но только лишь после того, как вас определят на «постоянное место жительства», имею в виду камеру, в которой вы будете находиться до Суда. Там вы и сможете попросить у своего дежурного корпусного бумагу и карандаш – и валяйте пишите куда угодно и кому угодно, хоть самому Господу Богу. Хотя, как новичку и, видно, грамотному человеку, даю вам бесплатный совет: не тратьте понапрасну бумагу и время. Я двадцать лет работаю в Бутырской тюрьме и за эти годы не слышал ни об одном случае, чтобы кто-то добился, чтобы его выпустили отсюда оправданным.

– Значит, я буду первым! – самоуверенно заявил я.

– Искренне желаю вам удачи! – на полном серьёзе проговорил капитан. – Вперед! – кивнул он в сторону входа.

Я вошёл в огромный вестибюль, покрытый кафелем, и в нос сразу же ударил неописуемый спёртый воздух, типичный, как я позднее понял на собственном опыте, исключительно для тюрем Советского Союза, а теперь и России. Годами застоявшиеся запахи прогорклой кислой капусты, немытых человеческих тел, вечно сырых стен, ещё чего-то более чем мерзопакостного. Короче говоря, свежим воздухом там никогда не пахло.

Капитан передал меня своему помощнику, словно эстафетную палочку.

– В какую?

Капитан взглянул на пластиковую доску в руке, которую я только что заметил:

– В «отстойник»! Какой посвободнее?

– Тот, – кивнул сержант на одну из дверей.

– Значит, туда! – Капитан сделал пометку на своей доске.

Сержант подвёл меня к двери, покрытой жестью, выкрашенной краской непонятного грязного цвета, с глазком посередине, открыл её и безразлично бросил:

– Входи!

Помещение, которое капитан назвал отстойником, представляло собой огромную камеру. В ней прежде всего бросался в глаза туалет, метко прозванный обитателями «мест не столь отдалённых» «далъняком», – небольшое возвышение, на котором можно было, стоя на корточках, справлять нужду в дыру-трубу, прикрытую своеобразным самодельным тряпочным клапаном, привязанным к самодельной верёвке, в свою очередь прикреплённой к сливной трубе. За верёвку поднимаешь кляп, справляешь нужду, смываешь водой из крана (смывная труба, как и вся советская система, не работала), торчащего точно над дыркой-трубой, исполняющего одновременно функции и умывальника, и питьевой колонки, потом возвращаешь кляп назад.

Необходимо отметить одну немаловажную деталь: если тебе вдруг приспичило справить нужду, то прежде, чем приступить к описанному ритуалу, ты должен внимательно оглядеться вокруг и убедиться в том, что никто в камере не ест. Не дай бог, ты эту деталь упустил и пошёл на «далъняк». Мне повезло наблюдать урок, преподанный одному несчастному, совершившему столь опрометчивый проступок. Его вполне могли наказать ещё более сурово но, к счастью для него, на первый раз пощадили, и всё обошлось лишь потерей пары зубов да его сломанным носом.

Я навсегда запомнил этот поучительно жестокий пример тюремного воспитания, пригодившийся в дальнейшей моей жизни.

Кроме туалета «из мебели» в «отстойнике» имелись ещё две узкие железные скамьи метров по пять длиной, с ножками, замурованными в асфальт, раскатанный в камере вместо пола, и три железные кровати, сваренные из труб и пятимиллиметровых полос, заменявших панцирную сетку. Эти железные полосы, приваренные вдоль кроватей, при малейшей попытке заснуть на них так сильно врезаются в тело, что к ним невозможно привыкнуть. И сон на них напоминает пытку.

Меня кинули в «отстойник» часов в семь. Запомнил потому, что как раз разносили ужин – пшённую кашу. Хлеб в Бутырке выдаётся по утрам, пришлось довольствоваться одной кашей и кипятком. Попытки задремать, стоя или лёжа, не приводили к успеху: то кого-то вкидывают в камеру, то кого-то выдёргивают. То проверка, то «шмон» (то есть обыск). То ведут «на рояле поиграть» (или «на машинке попечатать», что означает взять отпечатки пальцев), то баня, то парикмахер. Так вся ночь и уходит на различные подготовительно-развлекательные телодвижения перед тем, как ты наконец-то окажешься «по месту прописки» в своей камере – только ранним утром.