Семь лепестков

В отсутствии одноклассников Поручик оказался куда менее шумным и, тем самым, более приятным. Он открыл вино, разлил его по бокалам, мельком посетовал на то, что всю ночь убирал квартиру Альперовича и стал обсуждать перспективы поступления. Женька шла на английский в пед, а Нордман хотел бы поступать в Университет, но боялся: в этом году из-за Олимпиады июльский набор отменили, и все ВУЗы сдавали экзамены в августе: если бы он провалился, второго шанса у него уже не было бы. А это значило – армия.

– Вот Белову хорошо, – говорил Нордман, – во-первых, он Белов, а во-вторых, надеется откосить, если что. Вроде у его родителей есть блат в военкомате.

Женя не верила в рассказы о том, что евреев специально заваливают на вступительных в Университет, но знала, что спорить тут бесполезно, и потому вежливо согласилась:

– Да, Белов – это, конечно, не Нордман.

Они выпили уже полбутылки, Поручик открыл балконную дверь, стала видна луна, и Женька вспомнила окончание вчерашнего вечера. «Быть по-моему вели», – повторила она про себя.

Спохватившись, что пластинку он так и не переписал, Нордман достал из пакета диск, на котором четыре одетых в белое негра летели сквозь звездное небо. Женька рассматривала обложку, пока Поручик соединял проводками магнитофон и проигрыватель.

– Классная группа, – сказал Поручик, – удивительно даже, что они к нам приехали. Знаешь, кстати, анекдот, про то, как у них поломался ревербератор?

– Нет, – сказала Женя и напряженно замерла: было известно, что Поручик любил только пошлые анекдоты.

– Ну вот, приехали «Бони эМ» в Москву, а у них ревербератор поломался. А на утро – концерт. Что делать? Вызывают ремонтника, который в ЦК электронику ремонтирует. Посмотрел, говорит: «Сложный прибор, ничего не могу понять, за ночь не справлюсь». Ну, вызвали еще кого-то, скажем, из секретной лаборатории КГБ. Тот тоже отказался. А тут барыга приходит, фарцовщик. Говорит, починить я вам не могу, а вот продать – продам. Секретная разработка, только у меня и есть. Лучше западной. Ну, «Бони эМ» приходят, стоит ящик с микрофоном. Он говорит: крикните «Раз» Они крикнули, а он им отвечает «Раз-раз-раз». Крикнули «Два!», он им отвечает «Два-два-два». Короче, класс. Ну, заплатили они тысячу рублей, приходят на концерт, начинают петь. А у них получается «Сале-раз-раз-раз, Сале-два-два-два».

Женя с некоторым разочарованием рассмеялась. Анекдот оказался, конечно, глупый, но не пошлый.

– А, кстати, – спросила она, – что такое «тост номер два»?

– Предупреждаю, сказал Поручик, – он похабный.

– Я догадалась, – сказала Женя.

– Давай договоримся, – предложил он, – я тебе рассказываю тост номер два, а ты мне переводишь какую-нибудь песню «Бони эМ».

– Идет, – сказала Женя.

Нордман вылил остатки вина.

– Ну, тост номер два, – он поднял бокал, – иными словами, чтобы член стоял, и деньги были.

– Фу, – сказала Женя и выпила, – а почему «номер два»?

– Чтобы при дамах говорить. А что такое номер один, все забыли давно.

И Поручик пересел на диван.

– Теперь переводи, – сказал он.

Женя сразу поняла, в чем тут наколка: «Rasputin» была единственная песня, которую Boney M не пели в Москве – или, по крайней мере, единственная, которую не передавали по телевизору. Впрочем, можно было и так догадаться: только у нее и были интересные слова. В «Сале-але-але» пели про любовь – собственно, так и пели, I love you, и никаких двухгодовых занятий с репетитором не надо, чтобы в этом разобраться, а другая, любимая, которой концерт завершался, была просто непонятная: «На реках вавилонских мы сидели и кричали / И даже там помнили о Зайоне». Ясно, что это был какой-то религиозный гимн – об этом Женя догадалась, потому что читала «Библейские сказания» Зенона Косидовского – но общий смысл был неясен: наверное, имелось в виду вавилонское пленение древних евреев, но что такое Зайон, она не знала.

К счастью, со словами в той песне, которая интересовала Нордмана, было куда проще:

Жил-был человек,
В России давным-давно
Большой и сильный
И с огненными глазами
Большинство людей смотрели на него
С террором и со страхом
Но для московских модниц
Он был как любимый мишка,

переводила Женя, а Поручик придвинулся уже совсем вплотную – вероятно, чтобы лучше слышать перевод. Луна светила сквозь открытую балконную дверь, и на словах Russian crazy love machine он прошептал «Русская секс-машина – это я», и поцеловал Женю. Это было так глупо и вместе с тем смешно, что она неожиданно для себя ответила на поцелуй.

– У тебя дома курят? – спросила Лера.

– Да, – ответил Антон, – причем преимущественно траву.

– Траву сейчас не хочется, – она пожала полными плечами и потянулась к сумочке, – принеси мне, пожалуйста, пепельницу.

Антон встал, шлепая босыми ногами по линолеуму, пошел на кухню и вернулся с пепельницей. Лера, обмотавшись простыней, сидела в постели и курила Lucky Strike.

Антон присел на край кровати.

– А что ты делала в Англии? – спроил он.