Размышляя об «эстетике насилия», с которой часто связывают ее работы, Сальседо ссылается на французского философа Жан-Люка Нанси, который пишет, что насилие всегда создает образ самого себя и что истязателю нужно видеть след, который он оставляет на своей жертве. «Насилие агрессивно запечатлевает свой образ»[107], – пишет Нанси. Воспринимая этот тезис как предостережение, Сальседо настаивает на том, что в образе насилия отношение между истязателем и жертвой должно оставаться внутренним, непроявленным, виртуальным.
Особое значение имеют для Сальседо труды другого французского философа – Эммануэля Левинаса, который связывал происхождение ненависти, насилия и убийства со стремлением человека подчинить себе, поставить под свой контроль и в конечном счете уничтожить непостижимого для него другого. Чтобы противостоять неизбывной агрессии по отношению к другому, необходимо, как утверждал Левинас, взять на себя ответственность за других, принять их абсолютную инаковость, само то, что делает их другими. Этическая позиция рождается, по Левинасу, тогда, когда появление уязвимого лица другого перестает восприниматься как угроза. Сальседо так развивает эту мысль: «Эммануэль Левинас помог мне понять, что другой предшествует мне и взывает к моему присутствию еще до того, как я начну существовать. Это создает неизбывное запаздывание. Мое присутствие не отвечает крайней срочности, с которой оно требуется. Я всегда виновата в том, что пришла слишком поздно»[108].
Но, возможно, лучше всего проясняет искусство Сальседо философия Мартина Хайдеггера – немецкого философа, оказавшего влияние как на Левинаса, так и на Нанси. Хайдеггер проводит различие между страхом, который всегда страшится чего-то, и angst – ужасом, не направленным на какой-либо конкретный объект. Ужас – это неизбежная реакция человека на ошеломляющий опыт самой жизни. Хайдеггер описывает ужас как ощущение, что мир «сморщивается» или «ускользает», превращается в нечто далекое и странное. Когда человек сталкивается с первичным ничто, он как бы выпадает из привычного мира; обычные повседневные вещи превращаются для него в чужеродные и жуткие объекты. С этой точки зрения акт оплакивания, предпринимаемый Сальседо в своем творчестве, берет начало в описании конкретных случаев насилия, но приобретает универсальное значение, поскольку оплакивает человеческую жизнь как таковую. Индивидуальные моменты страха Сальседо превращает средствами искусства в общечеловеческое переживание экзистенциального ужаса.
Рыночный ключ
То, что Сальседо, живущей и работающей в Боготе, удается успешно делать международную карьеру художника, свидетельствует, с одной стороны, о снижении уровня насилия в Колумбии благодаря мирным переговорам между военными и повстанческими группами, а с другой – о плотности и вездесущем проникновении сети мирового арт-рынка. Современный мир искусства, стремясь противодействовать единообразию, которое навязывает глобализация, без устали разыскивает малоизвестные арт-сцены и субкультуры, способные оживить его новизной и противоречиями. Не слишком выраженный, но растущий интерес к Колумбии как потенциальному центру художественного творчества и бизнеса свидетельствует о том, что южноамериканское государство идет по проверенному пути, который уже привел к успеху такие страны, как Китай, Индия и Бразилия.
Сальседо является одним из ключевых проводников культурно-экономического роста Колумбии. Число ее работ невелико, причем в большинстве своем это трудоемкие и крупномасштабные временные проекты. Это позволило художнице избежать превращения в товарный актив, и ее статус еще не закреплен в ценах вторичного рынка. Однако и временные инсталляции подвержены товаризации: так, по следам стамбульского проекта, в который входит обсуждаемая нами работа Без названия, Сальседо выпустила ограниченный тираж отпечатков на бумаге, которые продаются через коммерческие галереи и аукционы.
Скептический ключ
Между формой инсталляции Без названия и ее заявленной темой имеет место значительное расхождение. Сальседо ясно осознает, что благодаря статусу искусства ее произведения существуют в рамках упорядоченной игры образов и знаков, составляющих социальный мир. Современная культура характеризуется беспрецедентным уровнем обобщенной эстетизации, вовлекающей все области опыта, в том числе те, которые прежде считались некультурными или антикультурными, в частности насилие и жестокость, в непрерывный спектакль. Изощренная эстетика Сальседо, призванная, по ее замыслу, установить дистанцию между искусством и жестокой агрессией, к которой оно обращается, создав тем самым арену созерцательного молчания, близости и остроты переживания, в конечном счете лишь ослабляет действенность содержания. Отдаваясь созерцанию, зритель не может стать «политическим» участником процесса.