Семь храмов

Именно тогда я во второй раз подивился слову «Семихрамье», которое Гмюнд в моем присутствии произносил все чаще, но значения которого мне никто не потрудился объяснить. Поначалу я стеснялся спросить, а потом задавать такой вопрос было уже поздно. Я думал, речь идет о каком-то иностранном городе, архитектура которого вдохновляет Гмюнда в его пражских фантазиях: разумеется, я сразу вспомнил о венгерском Пятихрамье — городе Печ. Каково же было мое удивление, когда я, наконец, понял, что Семихрамье находится в Чехии, мало того — прямо посреди Праги. Я знал только малостранские Пятихрамовую площадь и одноименную улицу, получившие свои названия по дому «У Пяти храмов». От обоих названий, впрочем, давно уже отказались, наверное, потому, что возникли они по ошибке: в темном углу подле градчанского склона никогда не стояло столько храмов. Рыцарь часто упоминал о Семихрамье, и мне не терпелось побольше разузнать об этом загадочном месте. И в конце концов кое-какое представление у меня сложилось: понятие «Семихрамье» включало в себя несколько храмов пражского Нового Города, построенных по приказу императора Карла IV или даже заложенных им лично (либо на месте более древних романских святынь, либо на новых фундаментах), а также территорию в границах мысленно проведенных линий, соединявших все эти храмы. Я поразился тому, что все это до деталей совпадает с моим излюбленным районом Праги. Глупо было то, что я никак не мог разобраться с приоритетами. К примеру, храм Девы Марии на Слупи: казалось бы, непримечательная церковка, хоронящаяся где-то на задах, да к тому же отданная в аренду униатам.[46] И, однако, к этому зданию Гмюнд проявлял особый интерес, включая его в свои планы, в которых, как я быстро выяснил, ему отводилась такая же роль, как величественным Эммаусу или Карлову. Между тем в двух последних мы с рыцарем не были ни разу. Не сомневался я и в Штепане с Аполлинарием, они точно относились к Семихрамью, а вот в Святой Екатерине уверен не был, потому что этот храм — в отличие от прочих — в прошлом веке не стали вновь превращать в готический, так что настоящей там могла считаться только ни кем никогда не перестроенная звонница. И все равно у меня выходило только шесть святынь, а ведь рыцарь-то говорил о Семихрамье. Может, он имеет в виду еще и Святого Индржиха, спрашивал я самого себя, или же это окажется Мартин? А Петра он, значит, вычеркнет? И Деву Марию Снежную тоже? И Святого Вацлава на Здеразе? Их чистейший готический стиль, которым я теперь, поддавшись влиянию Гмюнда, просто бредил, разумеется, вполне годился для составленного рыцарем списка зданий crème de la crème,[47] однако плохо было то, что эти храмы, как я понял, стояли за пределами некоего магического круга.

— Только не думайте, — вздохнул как-то рыцарь, — что Петрский квартал или окрестности Святого Лазаря не имеют для меня притягательной силы, но надо знать границы своих возможностей.

И я подумал, что свои-то знаю отлично: самому мне отыскать седьмой храм пражского Верхнего Нового Города, эту жемчужину зачарованного холма Гмюнда, явно не под силу.

XVIII

Вот здесь мы у собора остановимся. Здесь обождем. Манит ли нас опасность? Или наши ноги влечет к собору чувство защищенности?

Т. С. Элиот

Мы, совсем потерявшиеся под гигантским куполом карловского храма, в изумлении задирали вверх головы. Гмюнд, державший в одной руке шляпу, а в другой трость, я, согревавший дыханием ладони, потому что в храме было почти морозно… Через высокие окна к нам проникал дневной свет, от наших ртов к звездам на потолке поднимались облачка пара. Восторг рыцаря был искренним и ничуть не меньшим, чем мой, хотя новую сине-золотую роспись ему приходилось видеть уже несколько раз. В этот день положенный по закону сопровождающий отсутствовал: отчего-то вполне хватило одного меня.