Семь грехов радуги

– Ну, тогда почему? – допытывается Маришка.

Я знаю, почему. Но разве об этом можно сказать словами? Пожалуй, можно, хватит и семи слов, а именно: «Господи», «как», «же», «я», «боюсь», «тебя», «потерять» и трех восклицательных знаков – для ровного счета. Но разве можно повторить их вслух? У меня не хватает решимости.

– Прости, пожалуйста, прости… – повторяет она и легонько бодает меня в плечо повинной головой.

– Прощаю, – смеюсь я. Она непроизвольно бросает взгляд на свою руку, и я быстро добавляю: – Но превратить тебя из лягушки обратно в царевну, боюсь, не в моей компетенции.

– Почему?

– Вспомни, – говорю, – что сказал самаритянин. – На самом деле я сам не помню, что он там сказал, но легко цитирую его со слов Игната Валерьева: – Просить прощения имеет смысл лишь у того, перед кем согрешил. Никто другой не вправе отпустить грех. А передо мной ты, слава Богу, чиста.

– У кого это, – напрягается Маришка, – я должна просить прощения?

– Давай попробуем разобраться, – предлагаю. – Если я правильно понял, твоя первая ошибка – то, что ты взяла без спросу диск из директорского сейфа. То есть, называя вещи своими именами, украла.

– Ничего подобного! – возмущается Маришка. – Я же только на время!..

– Все воры в конечном итоге берут на время. Даже те, кто в душе надеется жить вечно, – говорю и про себя поражаюсь, как легко, оказывается, быть немного жестоким, когда недавние слезы подсыхают на щеках, а в горле постепенно рассасывается горьковато-кислотный саднящий комок.

– Придется объясняться с Геннадием Андреевичем?

– Да, перед Боровым надо будет извиниться, а диск – вернуть. Где он, кстати?

– Подозреваю, в сумочке, на спинке моего студийного кресла. Теперь уже, наверное, бывшего моего.

– Не сгущай краски, – неудачно шучу. – Ты же не эквилибристка. Для тебя один раз оступиться – не смертельно. Правда, по моим подсчетам, оступилась ты сегодня минимум дважды. Но скорее всего… – Внимательно изучаю Маришкино лицо. – Да, скорее, все-таки трижды. Я, конечно, не художник, но мало-мало в цветовых палитрах разбираюсь. По долгу службы. Простое сочетание оранжевого и синего такого эффекта не дает. Сначала оранжевый надо разбавить желтым.

– В смысле?

– Зависть, – говорю. – Помнишь, ты первая сказала, что у зависти цвет одуванчика? – Я улыбаюсь. – По-моему, удачное сравнение. Несчастный цветок, растет где попало, никто за ним не ухаживает и никогда букет одуванчиков не купят за деньги. Из него плетут венки и готовят вино, а единственный близкий родственник женского пола непонятно, кем ему доводится: матерью или мачехой. Как тут не позавидовать другим, нормальным цветам?

Но Маришку не вдохновляет моя ирония.

– Зависть к кому?! – спрашивает она, и по тону ее вопроса ясно, что Маришка сама прекрасно понимает, к кому, только не хочет в этом признаться.

– К Фрайденталю, – объясняю очевидное.

– И перед ним извиняться?

Маришка поджимает губы, и мне приходится отвернуться: зрелище не для слабонервных. Будь я хоть трижды таксистом, самым взрывоопасным из бомбил, я бы такую пассажирку ночью в сторону кладбища не повез.

– Извини, – Маришка замечает мое состояние.

– Вот-вот. То же самое скажешь Максиму, только не забудь: искренне! Хотя особой логики я в этом не вижу. Зависть вообще самый непонятный из грехов. Если подумать, ну что Фрайденталю твоя зависть? Хуже ему от нее не станет, хоть обзавидуйся, а вот тебе… На всякий случай попробуй и перед собой извиниться.

– Окей, – вздыхает Маришка. – Попробую.

– Ну, а с третьим цветом все ясно. Лжесвидетельство. Хотя нет, не все. Не вполне понятно, перед кем за него каяться: тем, кто был введен в заблуждение, или тем, кого оболгали… Знаешь, что? На твоем месте я извинился бы перед обоими.

– Угу. – Узкие плечи опускаются, Маришка смиряется с неизбежным. – А по телефону можно?

– Нет. Не думаю. Придется лично.

– Но как я доберусь до работы – такая? – Маришка, скосив глаза, как что-то крайне неприятное рассматривает свое отражение. – Еще одну пешую прогулку я не выдержу. Таксисты от меня шарахаются, хоть сто баксов показывай. Разве что слепой повезет, но на нем я сама не поеду.

– А на зрячем, но не очень трезвом? – спрашиваю. – Поедешь?

– Ну… – Маришка задумывается. – Смотря кого ты имеешь в виду.

– Пал Михалыча, естественно. Во-первых, он к нашим разукрашкам привык, во-вторых, всегда на колесах. Придумай пока, как из подъезда выйдешь.

– Может, паранджу надеть?

– Ага! – киваю, набирая одиннадцатизначный номер. – Некоторые, особо верные жены так и поступают.

Пятый гудок обрывается на середине.

– Пааш! – тяну привычно.

Но, к моему удивлению, трубку снимает… хотя что там снимать?.. вынимает и раскладывает не Пашка.

– Приемная администратора, – сообщает приятный, но немного очумелый девичий голосок. – К сожалению, Александра Евгеньевича нет на месте, но вы можете…

– А Павел Михайлович, – перебиваю, – на месте?

– Ой! – вскрикивает оживший автоответчик. – Паша, тебя…

– Кто там? – хрипит Пашка.

– Соратник по парте, – бурчу.

– Сашка?