Семь грехов радуги

А потом Евгений внезапно отбыл на затяжные соревнования – не знаю, по какому виду спорта, но явно не по шахматам, – и аристотелевский принцип исключенного третьего сработал безо всякого моего участия. Супербизон растворился, как молочный зуб в стакане «пепси-колы». Просто не пережил летней сессии.

«Перетренировался…» – злорадствовал я.

Оказывается, не все еще богатыри перевелись с преподавательской работы в коммерческие фирмы. Нашелся на факультете один достаточно бесстрашный преподаватель по фамилии Мухин, вдобавок, издавна точивший на Женечку зуб. По слухам, с того самого случая, когда они с Евгением не сумели поделить на двоих тесное пространство грузового лифта. В итоге супербизон получил по матану заслуженную пару, трижды подтвердил результат на пересдачах, и скоропостижно вылетел на родину, на прощание, правда, избавив смелого препода от заточенного зуба. Мне же не довелось встретиться с Евгением в гневе, поскольку экзамены я сдал досрочно и, как следствие, без потерь, а о некоторых захватывающих подробностях конфликта узнал с опозданием из Маришкиных писем.

Так что мне, можно сказать, повезло, и очень крупно. Хотя почувствовал я это не сразу. Сперва было лето, жаркое и тягучее как вареная сгущенка.

Обнаружилось, что в июле – тридцать один день. В августе, как ни странно, тоже. Временами я начинал думать, что сделано так специально мне назло. Однажды я разбил костяшки пальцев, по которым определяется количество дней в месяцах, об угол почтового ящика, в тот день – пустого.

Но мы, благодарение Богу, живем не на экваторе, лето, поиздевавшись вдоволь, подошло к концу, и теперь никто не мешал нам с Маришкой быть вместе.

Я уже бестрепетно держал ее за руку во время наших участившихся прогулок. В первый раз это получилось спонтанно. Мы стояли «на светофоре», дожидаясь зеленого сигнала, а когда он зажегся, я машинально протянул руку и крепко стиснул маленькую холодную ладонь. Как будто собрался перевести через дорогу младшую сестренку. С той разницей, что руку сестры я отпустил бы, оказавшись на другой стороне улицы.

Мне нравилось трогать ее ладонь, проводить по ней кончиками пальцев, пытаясь нащупать свой бугорок на линии ее судьбы, а иногда – выводить на ладони слова. Как правило, с большим количеством букв «Ю».

Произносить их вслух не было нужды, все было сто раз запротоколировано в нашей летней переписке. Ведь существует множество вещей, о которых намного легче написать, чем сказать, еще легче посмотреть, придав взгляду особую выразительность, а проще всего – подумать, но как бы вслух. «И за что только я тебя такую?..»

Поэтому, когда мы оставались одни, я говорил много и взахлеб – поскольку сдерживающий фактор в лице, а правильнее сказать, в хмурой роже Евгения не довлел больше над нами – но по большей части на отвлеченные темы. Об рангах и матрицах, о музыке, просто ни о чем… И, разумеется, о Пашкиных подвигах, которых уже к концу первого курса насчитывалось изрядно.

Например, случай в квартире его родителей, когда Пашка, после того как угостил меня обедом, вместе с прочей грязной посудой с задумчивым видом ополоснул и тщательно протер солонку и перечницу.

Или на паре английского, превратившейся для Пашки в пару по английскому, когда он, примчавшись в аудиторию прямо из буфета и дожевывая на ходу пирожок, попытался ответить на вопрос преподавательницы: «Какое сегодня число?» Число было, на Пашкину беду, шестое, и его «Sixth», произнесенное с переполненным ртом, звучало, да и выглядело чрезвычайно эффектно. Просто «incredible», как выразилась англичанка.

Или вот, коротенькое отступление на тему «Скоро грянет буря?»

Однажды, на каком-то семинаре Пашка отколол номер. Когда я спросил его: «Сколько сейчас?», Пашка глянул в окно на одну из башен Главного Здания, с минуту крутил головой и так и сяк, разглядывая стрелки на золоченом циферблате, но все же ответил: «Половина первого!» И что интересно: хотя конкретно на той стороне башни, которая обращена к учебному корпусу, висели не часы, а барометр, и стрелка у него была одна, ошибся Пашка всего на четверть часа.

А через пятнадцать минут пошел дождь…

Как я уже говорил, Пашка был моим одногруппником, но не Маришкиным, в общаге появлялся редко, поэтому Маришка знала о нем только понаслышке, главным образом, с моих слов. Едва ли этот неуклюжий антропоморф с кроличьими глазами и муравьиной головой догадывается, какую участие он, сам того не ведая, принял в процессе нашего с Маришкой сближения.

Занимательных историй из его жизни хватало на то, чтобы методично обойти по периметру каждую лапку Ж-образного паука, каким видится здание Университета при взгляде сверху, дойти до смотровой площадки и, оглядев спящий город с высоты орлиного полета, убедиться, что солнце еще не взошло, но уже вот-вот…

– Может, слазим пока на трамплин? – Кажется, инициатива принадлежала Маришке.