Семь фантастических историй

Зимней дождливой ночью 1874 года в Париже со мной заговорила на улице пьяная девушка. Я тогда, сами можете высчитать, был совсем еще юнец. Я был безумно несчастлив и сидел с непокрытой головой под дождем на уличной скамейке, ибо только что расстался с дамой, которой, как мы выражались тогда, я поклонялся и которая час назад пыталась меня отравить.

Эта история никак не связана с тем, что я вам рассказываю, но сама по себе любопытна. Много лет я про нее и не вспоминал, пока, в последний раз быв в Париже, не увидел вдруг в ложе оперы мою даму с двумя прелестными девочками в розовом, как объяснили мне, ее правнучками. От ее былой прелести ничего не осталось, но никогда я не видывал ее столь довольной. Потом уж я пожалел, что не зашел к ней в ложу, ибо, хоть оба мы мало нашли счастия в старой нашей любви, верно, ей лестно было вы напоминание о юной красавице, терзавшей мужские сердца, как самому мне было лестно вспомнить, пусть смутно, юношу, чье сердце было столь жестоко терзаемо в то давнее время.

Если великому мастеру не удалось увековечить ее редкую красоту на холсте или в мраморе, ныне она живет лишь в очень немногих старых душах, вроде моей… В свое время она поражала. Светловолосая, таких светлых волос я не видывал больше ни у одной женщины, она, однако, ничуть не походила на этих ваших вело-розовых красоток. Она была бледна, вовсе лишена красок, как старая пастель, как туманное отражение в зеркале. И за нежным этим фасадом таилась такая непостижимая энергия, такая гордость, каких не имеют уже или не выказывают нынешние красавицы.

Я увидел ее и влюбился осенью, когда оба мы съехались для охоты в замок одного приятеля с большой компанией молодых людей, которые нынче, ежели еще живы, оглохли и скрючились от подагры. Я, верно, до последнего часа моего не забуду ее на крупном гнедом жеребце, в ясном воздухе, тронутом легким морозцем, когда мы, бывало, усталые, разгоряченные, ввечеру возвращались в замок по старому каменному мосту. Я любил ее так, как пажу надлежит любить королеву, смиренно и дерзко, ибо она была столь извалована поклонниками и красота ее была столь царственна и надменна, что пугала двадцатилетнего мальчика, бедного и чужого в ее кругу. И каждый час, когда мы ездили верхом, танцевали, участвовали вместе в комедиях и живых картинах, был наполнен страхом, надеждой, восторгом и мукой, ну, да вы сами знаете, каково это — целый оркестр в душе. Когда она, как это говорится, подарила мне счастье, я поистине счел себя осчастливленным навеки. Помню, утром, раскуривая сигару и озирая с террасы волнящуюся голубыми холмами округу, я давал Господу расписку в своем окончательном счастье. Отныне, что бы ни произошло, я свое получил и больше ничего уж не требовал.

У очень юных людей любовь не есть дело сердца. Мы пьем в эти годы от жажды или чтоб захмелеть, а собственно свойства вина мало нас занимают. Влюбленный юноша поглощен всего больше собственными переживаниями. К этому состоянию можно вернуться, прожив долгую жизнь, но старости оно меньше прилично. Я знавал в Париже одного русского старика, владельца громадного состояния, который содержал прехорошеньких юных танцовщиц. Однажды его спросили, питает ли он какие-нибудь иллюзии относительно их чувств к его особе. «Нет, — ответил он, помолчав, — но ежели мой повар угодит мне котлеткой, едва ли я стану задаваться вопросом, любит он меня или нет». Такого юноша не сказал вы, но он сказал вы, верно, что не тревожится о том, принадлежит ли его поставщик вина или виноградарь к одной с ним вере. Но с годами научаешься смирению, и уж свойства вина, а не собственные, занимают тогда твои мысли. И ты с благоговением поднимаешь вокал, благодаря Бога за то, что поставщик или виноградарь одной с тобой веры.

Что касается до меня, в том случае, о котором я вам рассказываю, юному моему эгоизму очень скоро был преподан заслуженный урок. ибо в последующие зимние месяцы, когда оба мы оказались в Париже, где в ее доме сходились блистательные умы, расточавшие похвалы ее любительским упражнениям в музыке и живописи, мне стало казаться, что она использует меня или даже собственные свои ко мне чувства, если можно так выразиться, чтобы возбудить ревность в муже. Такое случалось, полагаю, со многими юношами на протяженье веков, но совокупный их опыт, увы, ничему не научит сталкивающегося с подобной же незадачей нынешнего влюбленного. Я задумался об истинной природе отношений супругов, о том, какие странные силы в нем или в ней кидают меня туда-сюда, как волан. И, не обольщаясь на свой счет, признаюсь — я испугался. Одновременно она и меня ревновала и, случалось, бранила, как оплошного лакея. Я знал, что жить без нее не могу, чувствовал, что и она не может либо не хочет жить без меня, но на что я ей нужен, я не мог догадаться. Я не знал, на каком я свете, и мучался — так, коснувшись железа в морозный день, не знаешь, леденит оно или жжет.