Семь домов Куницы

Пелька наслаждается жизнью у них два дня, а на третий бесцеремонно вторгается геометрическая старуха и Пелька вынуждена уйти. Отмытую, в подлатанной одежде и новых туфельках — потому что свои собственные она потеряла — со старой сумкой Рамоны, набитой яствами Зызы, Пельку выводят другим путём, не таким, как она сюда вошла: через прихожую, на обычную лестничную клетку, с которой открывается выход на незнакомую улицу.

— Возвращайся домой, деточка, — напутствует Рамона, целуя Пельку на прощание. Ну да, ведь это всё тот же район — Пелька попадает в Аллеи и тут её задерживает здание Центрального вокзала. Она останавливается и начинает играться с дверями, которые беспрекословно выполняют приказы.

— Открыться перед девочкой «люкс»! Закрыться, потому что я иду к постоянному клиенту! — приказывает дверям очень серьёзная Пелька, а те подчиняются, раздвигая и сдвигая стеклянные створки.

И попадается. Неопытная Пелька не знает, что умный бродяга избегает вокзалов, как заразы.

Поскольку она нигде не значится как малолетняя преступница, её передают в опекунскую службу, откуда её забирает воспитательница из Дома.

Пелька раскаивается, покорно терпит ужесточённый режим, ведёт себя учтиво и благовоспитанно, словно бы исправляется. Закончился учебный год, заключение педагогического совета не подвергает сомнению новый образ Пельки. Не часто, но случается видеть её даже с книжкой, а иногда она — слыханное ли это дело? — просит воспитателей объяснить непонятные места.

— Хочу принять участие в олимпиаде в следующем году, — в ответ на заданный вопрос вежливо поясняет свой крутой поворот к образованию. Это правдоподобно. Сначала бунт, побег, затем смирение и наконец, согласие приложить усилия, чтобы достичь поставленной цели.

Пелька лжёт, как по писанному.

Демонстративно везде ходит с учебниками. Ответы на вопросы взрослых продумывает заранее. Само коварство нашло себе приют в теле Пельки, которая укрывается за щитом обмана и показухи; её единственный учебный предмет — запоминание наизусть названий населённых пунктов, расположенных вдоль автомобильной дороги на Варшаву. Ну кто бы мог подумать, что у такой законченной дурочки, до сознания которой, как казалось, не доходят человеческие слова, отыщется столько хитрости и изобретательности.

Перед рассветом Пелька разбивает и опустошает копилку, в которой хранились деньги, заработанные воспитанниками Дома на сборе макулатуры, пустых бутылок и металлолома. Из этого фонда дети получают на карманные расходы.

Прежде, чем в Доме стало известно об исчезновении Пельки, она уже была далеко и на нетрадиционном пути. Теперь она избегает вокзалов, поездов, автобусов, соблазнительных, коварных, предательских мест, привлекающих внимание практически каждого беглеца, особенно малолетнего, из любого детского дома.

В этот раз Пелька путешествует автостопом. Опрятный ребёнок с причёской косичками, со свёртком в сумочке, останавливает на дороге автомобили и просит подвезти до ближайшего посёлка, городка, деревни. Не больше десяти‑пятнадцати километров. Безошибочно называет селения, знает даже расстояния между ними — не зря ведь зубрила, симулируя исправление. Едет к тёте, к бабушке, вернуть книжки в библиотеку, в магазин в соседнем селе, потому что в магазине в её селе как раз закончился нужный товар.

На каждом следующем отрезке пути всегда сходит за местную, тутошнюю, никто не подозревает в ней беглеца; водители охотно останавливают свои машины при виде поднятой руки худенькой девочки, семенящей по обочине дороги.

Под вечер Пелька выходит в Варшаве в Ерозолимских Аллеях под той самой аркой и бежит к Рамоне. Узнаёт чугунные тумбы в виде пузатых гномов с опущенными головами, охраняющих края здания. Ждёт во дворе под знакомой, обитой жестью дверью, однако вместо Рамоны появляется геометрическая старуха и приглашает Пельку войти.

— Здесь уже не живёт ни Рамона, ни Люська, ни кто‑либо ещё, — говорит старуха и не препятствует Пельке оглядеться внутри помещения. Коридор выглядит по‑другому. На зарешёченном окошке видна обувь на деревянной подошве и шлёпанцы, в комнату вдаётся прилавок и отделяет американское кресло старухи, а полки с сабо и домашними туфлями заслоняют лакированные двери.

— Я вам не верю!

— А мне не нужна твоя вера. Тебе здесь нечего делать, понятно?!

— Ничего не изменилось, — Пелька отмечает, в чём состоит разница. Передвинуты полки, на них разложен товар, из угла на середину выставлен шкафчик. У входа вывеска: открыто с одиннадцати до восемнадцати. Позже магазинчик исчезает, превращаясь во вход к платной любви.

— Чего ты ещё ждёшь?! — старуха открывает двери.

— За хату — двойная такса, — вспоминает Пелька волшебную формулу, сказанную тогда Рамоной.

Старуху как громом поразило.

— Ах ты малявка чёртова, я тебе дам «такса»! Если ещё раз тебя здесь близко увижу, вызову милицию! Вон отсюда! — прогоняет Пельку.

— Чтоб ты в гробу усралась! — желает ей Пелька и берёт ноги в руки.