Семь дней Создателя

— А у вас тут хорошо, — позавидовал Блоха. — Телевизор, кофеёк, сахарок. Угощайся, братва. Вот ведь что интересно: когда горе какое пристигнет, людишки в кучу сбиваются: и по фигу, мент ты или наоборот. Инстинкт такой в обществе выработался: беду сообща легче перемочь. Слышь, лейтенант, сходи на разведку, узнай: где этот чёртов трупак и что замышляет. Боишься? Ты ведь смелым должен быть: присягу принимал.

— Ой! — ахнула оператор охраны и указала пальцем в окно. Все оглянулись и увидели Стародубцева, наплывающего из темноты. Ужасный полковник рванул обеими руками решётку, но она не поддалась. Тогда он сунул руку меж прутьев и надавил ладонью на окно. Рама прогнулась, стёкла лопнули и посыпались мелкими осколками.

Дробный топот по половицам множества удирающих ног разнёсся по зданию. В спину убегающим раздался злобный крик бывшего начальника райотдела полковника Стародубцева:

— Лейтенант! Стой, поганец! Не позорь органы.

Будто пуля впилась в поясницу Саладзе и поделила его туловище на две половины. Верхняя, вслед за вытянутыми руками, ещё стремилась прочь, а ноги вросли в пол. Лейтенант медленно оглянулся, чувствуя, как на голове зашевелились волосы, и глаза полезли на лоб.

Труп стоял за окном, держась руками за прутья решётки, и сверлил взглядом Блохина. Тот не поддался общей панике, а выпучив глаза, созерцал неповторимое в своём роде аномальное явление — двигающегося, говорящего мёртвого человека.

— Марш в камеру! — рявкнул Стародубцев.

— А ты на кладбище! — криком на крик, млея от страха, ответил Блоха и лейтенанту. — Вспоминай, родимый, когда вы полканов хоронили, ведь где-то ж я видел эту мерзкую харю.

Саладзе начисто забыл русский язык, с трудом разлепил губы и понёс какую-то тарабарщину. Блоха попятился к стене, сунув руку в карман, стараясь держать в поле зрения обоих ментов — мёртвого и сумасшедшего. Стародубцев некоторое время слушал жалкий лепет лейтенанта, а потом рявкнул:

— Пьян?

К Саладзе вернулся дар нормальной речи:

— Никак нет.

— А что плетёшь? Значит так, лейтенант — задержанных в камеру, а отдел поднять по тревоге. У первого секретаря райкома партии товарища Ручнёва похищен очень важный предмет, его надо срочно найти.

Дежурный вневедомственной охраны обратил беспомощный взгляд к Блохину: может, у него опять проблемы с русским, и он чего-то не понимает.

— Это у вас, жмуриков, игра такая на кладбище? — вмешался Блохин. — В секретарей, райкомы, социализм. Окстись, полковник, страной буржуи правят.

— Как буржуи? — удивился Стародубцев.

Очень ему не хотелось беседовать с заключённым, но лейтенант, судя по всему, маловменяем, а этот малый — ничего, держится и говорит толково, вот только что.

— Как буржуи?

— Да просто очень — захватили власть, поделили богатства и живут припеваючи, а ваши долбаные органы их охраняют.

Новость до глубин сгнившего тела поразила Стародубцева.

— А партия?

— Сама разбежалась.

— КГБ, МВД?

— Контору закрыли, а менты сплошь поганцы да засранцы, как были, так и есть — к любой власти приноровятся.

— Народ?

— Обманули народ сладкими речами да западной мишурой. Сначала Горбатый, потом Беспалый — одни уроды во власти, вот и довели Россию. Раньше Западу кулаком грозили, а теперь туда с протянутой рукой. Вот так, полкан. Живём хуже эфиопов, а тут ты нарисовался — людей булгачишь. Шёл бы к себе на мазарки, а?

Услышанное настолько поразило Стародубцева, что он почувствовал сбои в работе головного мозга: никак не мог сосредоточиться, осмыслить и понять, как такое могло произойти. Наверное, Владимир Иванович, самый умный из экспериментаторов, мог бы что-нибудь прояснить. Стародубцев, как настоящий полковник, не привык долго колебаться и принял решение.

— Слушай мою команду, лейтенант: заключённых в камеру, дежурных на посты. Вернусь, приму руководство отделом на себя.

Стародубцев развернулся на месте и, механически ступая, ушёл в темноту.

Вскоре в притихшем отделе раздались негромкие звуки перемещений. Извлечённый из туалета после продолжительных переговоров капитан Морозов принял командование. Заключённые без колебаний вернулись в камеру предварительного заключения. Заметив среди них сержанта Маслюкова, дежурный возмутился:

— А ты куда? Смотри, Маслюков. Где твой табельный?

Блоха вернул оружие.

— И чтоб ни гу-гу, — погрозил Морозов пальцем и закрыл стальную дверь.

…. Лишь только Владимир Иванович Ручнёв ступил на ступеньки райкома партии, дверь предупредительно распахнулась.

— Милости просим, Владимир Иванович. Я знал, что однажды вы вернётесь.

— Ты кто? — спросил Ручнёв, вглядываясь в заросшее щетиной лицо ночного сторожа.

— Вобликов, завотделом пропаганды и агитации, помните?

— Здесь что делаешь, зав?

— Работаю, Владимир Иванович, как должен работать каждый, кому дороги идеалы революции и родной Советской власти. Сторожу, одним словом. Вы проходите, проходите: здесь никого больше нет.