Семь дней до Мегиддо

— По целому ряду причин. Она отвечает за Гнездо, она боится за вас, она боится за себя. Она знает свой долг. Прислушайтесь к моим словам, вы мне…

— Симпатичен, уже слышал! — выкрикнул я. — Чудеса какие, все мне признаются в симпатии, только помочь никто не хочет!

Продавец развёл руками.

— Могу я хоть как-то вас убедить? — спросил я беспомощно.

— Сомневаюсь. Но хорошо, что вы не угрожаете мне оружием, это меня бы ужасно огорчило.

Я стоял в пустом Комке напротив вежливого и говорливого Продавца и пытался найти слова, которые его убедят.

— Ну что-то же, наверное, может изменить ваше мнение? — спросил я.

Продавец поднял руку и совсем по-человечески почесал кончик носа.

— Что-то, что-то… Нет.

— Кристаллы…

— Мы любим кристаллы, — оживился Продавец. — Это хороший товар. Но он не стоит ссоры с Инсеками. Хотите горячего чая? Я угощаю.

Я ничего не ответил, и Продавец, похоже, принял это за согласие. Исчез за занавесом, вернулся почти сразу, держа большую кружку.

— Горячий, свежезаваренный, без всяких добавок… Сила в простоте, правда?

Взяв кружку, я сделал маленький глоток и внимательно посмотрел на Продавца.

— Сила в простоте?

Продавец вздохнул.

— Максим. Я понимаю. Ваша массовая культура содержит целый ряд стереотипов. Вот некоторые из них: героический юноша всегда спасает свою девушку, благородный одиночка противостоит немыслимой силе и побеждает, в минуту горести и душевных терзаний обязательно найдётся мудрый наставник, который намекнёт на путь к победе…

Он наклонился ко мне через стойку. Зашептал — я даже уловил запах дыхания, и он не был человеческим, терпкий душный запах, напоминающий аромат тропических цветов. Не противный, но чужой. Похожий на запах принесённого мне чая.

— Вы герой, юноша, конечно же. Но дикари-одиночки, при всём благородстве, не побеждают более развитые культуры, вы должны это знать хотя бы по курсу земной истории. И уж точно я — не мудрый наставник, который намекает вам на путь к победе. Я занимаюсь торговлей и меня радует, что вы больно щёлкнули по носу тех, кто веками не пускал нас на перспективный рынок. Я желаю вам всего доброго в жизни, но не собираюсь ради вас ссориться с Инсеками. И в вашей чашке — чай. Всего лишь хороший чай, который не стоит портить сахаром, молоком или лимоном. Вы взбудоражены, пережили две волны Изменения и промокли под дождём. Мне не хочется, чтобы вы заболели. Вот и всё.

Продавец медленно склонил голову над моей чашкой, вдохнул аромат. Сказал:

— «Да хун пао». С материнских деревьев… Говорят, это самый редкий и вкусный чай на Земле. Не знаю, не пью этот напиток.

— Мне не понравилось, — сказал я, ставя чашку.

— Верю, — согласился Продавец. — И даже сочувствую.

Когда я вышел на улицу, дождь усилился, и гроза приблизилась. Я едва успел дойти до дома, прежде чем ливень обрушился стеной, никакой зонт бы не спас.

Наверное, я и в самом деле на какой-то миг подумал, что Продавец пытается мне что-то подсказать. Ну, всегда хочется получить неожиданную подмогу, верно?

Но всерьёз я на это всё-таки не рассчитывал. Потому и не расстроился.

А чай, кстати, был очень вкусный. Зря не допил…

Слабый шум за спиной я услышал, когда открывал дверь квартиры. Обернулся — и увидел отца на лестнице. Кажется, он смутился.

— Пап? — удивлённо произнёс я.

— Мусор выносил, — быстро сказал отец.

Я не стал говорить про три часа ночи, кивнул. Отец, шаркая тапочками, спустился ко мне. Сказал:

— Мать волновалась. Ты редко ночуешь не дома.

— Всё нормально, — сказал я.

Отец сделал вид, что верит. Заметил:

— Рубашка красивая.

На зонтик он деликатно не обратил внимания.

— Дарина подарила, — сказал я. Не уточняя, конечно, что предыдущая сгорела прямо на мне.

— Максим… если что, мы с мамой не против.

— Чего? — не понял я.

— Того, что ты встречаешься с Изменённой. Если тебе важно наше мнение!

Я подумал и кивнул:

— Важно.

Отец неловко обнял меня и пошёл наверх.

— Пап! — сказал я.

Он остановился.

— Я буду предупреждать. Если задерживаюсь. Извини!

Отец улыбнулся.

— Ты совсем взрослый, Максим. Но нам будет приятно, да…

И пошёл вверх по лестнице.

Я почему-то подумал, что, когда отец смотрит на меня — он видит не только взрослого человека со щетиной на щеках. Он видит и младенца, и ребёнка, и подростка. Видит, каким я был и, пожалуй, немного таким, каким стану.

И это, наверное, одновременно круто — и трудно.

Потому что всегда надо выбирать, с кем разговариваешь, а ошибиться очень легко…

Войдя к себе, я запер дверь, оставил открытый зонт сушиться. Постоял, размышляя, не принять ли душ. Решил, что не стану. Мне казалось, что от меня ещё пахнет жницей.

Так что я пошёл в спальню, разделся в темноте, обтёрся валявшимся на стуле халатом и рухнул в кровать. Надо поспать.

Но сон не шёл.