— Когда эта гробница была открыта в тысяча девятьсот тридцать шестом году, — рассказывал Марк, направляя фонарик на схематично вырисовывающуюся перед ними настенную картину, — в ней был лишь саркофаг и несколько капонов. Это широкие кувшины, в которые помещают внутренности умершего. Капоны, найденные в этой гробнице, никогда не использовались, а саркофаг был пуст. Исходя из этого можно сделать вывод, что здесь определенно никто никогда не был похоронен.
Рон отделился от группы и начал устанавливать свой штатив.
— Почему не была использована? — прошептала Алексис. Она протянула руку к соседней настенной картине, но не прикоснулась к ней. Марк посмотрел на профиль ее запрокинутого лица, и снова его поразило ощущение чего-то знакомого, которое он испытывал каждый раз, когда смотрел на нее. Игра света и тени подчеркивала ее неповторимую красоту, выступающие скулы, чувственные губы и прямой классический нос. Лицо Алексис как будто бы изменилось в сумерках гробницы. Незаметное при дневном свете выражение появилось теперь на нем.
— Не знаю, — пробормотал Марк себе под нос.
— А гробница, открытая Рамсгейтом, выглядит, наверное, так же, как эта? — Голос Алексис немного изменился, он звучал ниже и более грубо.
— Не знаю…
Алексис повернулась чуть в сторону и из-под полуприкрытых век смотрела на причудливые фигуры на стене: Эхнатона и Нефертити, воздающих моления своему богу. Ее голос перешел в странный хриплый шепот:
— Такое впечатление, что эти настенные изображения были специально испорчены и стерты. Но зачем?
Марк попытался облизнуть губы языком, но заметил, что у него во рту стало необычно сухо.
— Жрецы Амона хотели лишить Эхнатона и Нефертити жизни после смерти.
— Что вы имеете в виду?
Запах гардении ударил ему в голову. За спиной раздался щелчок камеры Рона, прозвучавший в пустом каменном зале неестественно громко.
Сам того не замечая, Марк понизил голос:
— Древние египтяне полагали, что нарисованные или высеченные на стенах фигуры обладают жизненной силой. Звери могут передвигаться, а птицы способны слететь со стены.
— А люди?
Марк почувствовал, как у него сдавило в животе. Возможно, это было что-то вроде боязни замкнутого пространства. Внезапно ему захотелось как можно скорее выбраться из гробницы.
— К людям это тоже относилось. Нарисованные на стене, люди тоже как бы обладали магическими силами. Они в любую минуту могли сойти на землю…
Алексис отвернулась от него, спокойная и немного вялая, передвигаясь как будто во сне, она вошла в темный дверной проем. Перед ней раскрылась кажущаяся бесконечной пропасть.
— Что там внутри?
Марк как прикованный остался стоять у стены, силясь разглядеть молочно-белый силуэт Алексис. Неужели его глаза решили подшутить над ним? Ему казалось, что Алексис светится изнутри огнем.
— Склеп дочерей Эхнатона.
— Он когда-нибудь использовался?
В помещении снова раздался металлический щелчок — сработал затвор, поставленный на продолжительную экспозицию.
— Нет.
Алексис обернулась и посмотрела на него из кромешной тьмы дверного проема. Ее лицо оставалось в тени.
— Где были похоронены его дочери?
Марк хотел просунуть палец за воротник рубашки, но рука не слушалась его.
— Никто не знает…
— Никто не знает? Неужели все шестеро исчезли?
Марк заставил себя отвести взгляд от Алексис и принялся разглядывать фреску. Как завороженный смотрел он на лицо Нефертити, на ее профиль, ее профиль…
Голос Рона, казалось, донесся издалека.
— Их гробницы наверняка разграблены уже тысячу лет назад — щелк, — а их золотые украшения переплавлены на монеты — щелк, — и их мумии использованы для приготовления целебных порошков.
Профиль, профиль Нефертити, ее профиль невозможно было спутать…
Казалось, ворот рубашки сдавил ему шею. У него перехватило дыхание и было такое чувство, будто что-то скребется в животе, он едва стоял на ногах.
— Отличные снимки! — вдруг заявил Рон громогласно, шумно складывая штатив. — Волнующие мотивы, жалкие человеческие существа у ног гигантского живого бога!
Марк раскрыв рот смотрел на царицу гигантского роста, увековеченную здесь на известковой стене, ее профиль… профиль Алексис Холстид…
У Марка вырвался какой-то нечленораздельный звук, он попятился, потом резко повернулся и сказал твердым голосом:
— Мы попусту тратим время. Давайте-ка отсюда выбираться!
В общей палатке было неприятно жарко и чадно, но обедать было больше негде, разве что на улице, где все кишмя кишело насекомыми. Два переносных вентилятора, работающих от бензинового генератора, приводили воздух в постоянное движение, но свет был слишком тусклый, и чад от плиты заполнил все помещение.