Семь

Виктор Сергеевич чуть отстранил от себя девушку и поглядел на ее пылавшее лицо, на глаза, полные слез, и сердце, его черное и черствое сердце сжалось от страха за будущее этого хорошенького, счастливого существа: любовь ее к нему была только лишним толчком в пропасть. Этого ли он хотел? Он мог с легкостью распоряжаться судьбами других людей, ломая и калеча их, но ее, чистую и невинную душу разве мог он обречь на страдание в угоду своему желанию, как и всех других? Чем кончит эта кроткая, милая и нежная девушка?.. Сердце его сжалось и перевернулось от чувства, которое нельзя назвать ни жалостью, ни состраданием, потому что оно было сильнее этих чувств. Никогда в другое время он не видел ничего прекраснее, грациознее и в то же время жалче…

– Нет, Надя, – тяжело вздохнув, проговорил Виктор Сергеевич, отстраняя от себя девушку. Он понял, что только что чуть не совершил главную ошибку в своей жизни. – Не надо тебе в ад.

– Что? – на ее лице отразилось недоумение. Она явно не понимала такой резкой перемены в настроении графа. – Но…

– Я спас тебя много лет назад, не задумываясь ни о чем. Встретив тебя сейчас, я решил доказать богу, что вправе распоряжаться судьбой спасенного мною человека. Но как же я ошибся!.. И теперь я не могу погубить тебя. Нет-нет, Надя, прости… Надя, ты не знаешь меня совершенно! Ты не знаешь, что я за человек, – он держал ее за руки. – Посмотри мне в глаза, внимательно посмотри. – Быстрым движением он коснулся ладонью того места на ее коже, где покоился крестик, висевший на шнурке, и показал ей чуть обожженную ладонь с ярким следом от крестика. – Ты знаешь, ты чувствуешь, кто я такой на самом деле…

Девушка тихо ахнула. Теперь-то она поняла, кто он такой.

– Забудь, что я сказал прежде, – продолжал говорить он. – Нет, Надя, прости, со мной тебя не ждет ничего хорошего… Ты самый прекрасный человек, которого я только встречал за всю свою долгую жизнь. Твоя доброта, широта души, кротость, твоя жертвенность… не для меня. Я слишком ужасное создание для тебя. Я чудовище.

Надя сделала несмелый шаг назад, глядя на Иблисова своими большими заплаканными глазами. Она не знала, чему верить: его внезапному предложению или его настойчивой просьбе теперь же оставить его. Она ничего не понимала.

– Я понимаю твои чувства сейчас, – произнес граф, серьезно глядя на нее, – и прошу за это у тебя прощение. Я не хотел ранить тебя, прекрасное создание. Теперь я понял, что ошибся. Я проиграл. Я понимаю, что не заслуживаю твоего прощения…

– Но, Виктор Сергеевич, – слабо прошептала она, протягивая к нему руку.

– Забудь обо всем этом, как о глупом и страшном сне. Тебя ждет прекрасное будущее, Надя. Главное: беги из этого дома. Здесь собраны все семь… все семь грехов. А ты слишком чиста для них… Беги отсюда, забудь это место навсегда.

Девушка, закрыв лицо ладонями, снова заплакала и убежала в дом.

– Будь счастлива, – Иблисов проводил ее грустным взглядом и, снова тяжело вздохнув, развернулся и двинулся к кабриолету, правил которым Мефодий.

– Так что же? – спросил он, когда граф сел позади него. – Все зря?

– Отчего же? – Иблисов невесело усмехнулся.

– Вы так и не получили желанного.

– Возможно, я, – но тут граф осекся на полуслове, заметив движение в окне первого этажа – за ними следили. Это был Фьерте. – Опять этот докторишка! Я ведь предупреждал его… Мефодий, займись им.

Мефодий, молча встал и скрылся на пару минут в доме. Вернулся он также тихо и, сев на свое место, по приказу Иблисова тронул кабриолет с места.

Спустя несколько минут дом графа Якубова скрылся за горизонтом.

Утром обитатели дома нашли тело застрелившегося Петра Ильча на крыльце, а следом за ним – повесившегося в своей комнате доктора Филиппа Фьерте.

Графа Виктора Сергеевича Иблисова никто больше никогда не видел в этих краях.