Сельва умеет ждать

Один из нападавших, бритоголовый, затянутый в кожу, лежал неподвижно, уткнувшись лицом в пол и больше не сквернословя. Все правильно. Трупы народ дружелюбный. Не пофартило и флегматичному толстяку. Нож вошел ему аккурат в глотку, и кретин успел еще вырвать его, но, право же, сделал это напрасно. По клетчатому пончо неторопливо расползалось густое темное пятно, а из раны, разбрызгивая по опрокинутым стеллажам мельчайшие брызги, пульсировала ярко-алая кровь. А негра-говоруна не было вовсе. «Бабетта», разорвавшись под ногами, тонким, неожиданно равномерным слоем размазала кафра по стене, словно сырой фарш по крекеру, только уши, волею случая уцелевшие, налипли на лопасть вентилятора и сейчас неторопливо вращались вместе с нею.

Шатенистой стервочки, правда, не было. Ни целиком, ни фрагментарно. Видимо, не дура. Успела сообразить, что к чему. Вот и хорошо…

Алексей улыбнулся.

С представительницами прекрасной половины человечества он давно уже взял за правило быть галантным.

Пусть живут.

Все. Даже стервы.

В разнесенном провале окна появился синий шлем с окантовкой.

Пожилой и очень усталый мент пристально оглядел развалины кафе, обнаружил приветливо улыбающегося Костусева, нахмурился, припоминая, а вспомнив, моментально исчез, словно его и не было.

Зато раздвинулась пирамида столиков, явив бледную, но, как ни странно, почти не испуганную физиономию с по-прежнему лихо торчащими черными, словно ваксой намазанными усами.

– О! Ву зет брав!.. Ошень, ошень отважни офисье, как le grande Бонапарт! Да, да, Жако видель, Жако видель всё, и Жако, – почему-то усач говорил о себе в третьем лице, – сказать жандарм, что это не ви, а они нападаль! – Усы восхищенно вздыбились. – Они нападаль все, раз, два, три, но ви сталь vainqueur. Vous abatterez votre adversaire.[17] – Он сочно причмокнул губами и подмигнул полувопросительно, полупонимающе. – Шерше ля фам, oui? О-о, я тоже любиль ле жён э жоли фам! En Paris-de-Аnguoe Jaquos, – кондитер, заговорщицки нахмурив брови, перешел с общепринятой лингвы на какое-то тарабарское, хотя в целом вполне понятное наречие, – lui aussi il s'etait battu en duel pour les charmantes femmes. Son epe brilliant a sa main quand il la maniait pour la cause de l'amour![18]

Жако замолчал, стряхнул с крепко поцарапанной лысины солидный комок розового крема и сокрушенно заключил:

– Сette histoire peut compromettre la reputation de mon restaurant…[19]

– Не бзди, Яша, – ободряюще сказал Алексей, привычно вытаскивая бумажник. – Вот, бери сколько нужно.

Платиновый блеск кред-карты категории «Дубль-Экстра» воодушевил кондитера чрезвычайно.

– О, messeur, как ви могли думаль, что Жако хотель получать от ви жальки, несчьястни кред? – с искренним возмущением вопросил он, сноровисто перещелкивая с карты в кредитницу девятнадцать рупий, почти две полные секции. – Non ces ne en coutume fils beau Angoue-de-Cavigniaque, mieux de planete nouveau France… Pour tel capacite seulement mepriser Alemand… пфуй!.. tautes les ces especes de cochon, ces venaux, ces deshonnetes les aeridanes aevestois et tous les autres Allemades…[20]

Надув разрумянившиеся щеки, Жако тяжко задумался.

– Si moi honorable hote me permettent, j…irai chercher… – сообщил он тоном, исключающим всякие сомнения, – une petite bouteille, seuleument une seule bouteillt de cognac «Napoleon»… – Глаза его сверкнули, а сам он встрепенулся, словно старый боевой конь при звуках походной трубы. – Le cognac, que notre empereur Napoleon le Grand avait aime et en goutait parfois.[21]

Заскучавший было Алексей смотрел на кондитера не без интереса.

– Je serai ravi de choquer les verres avec un heros, – указывая глазами на лопасти вентилятора, сказал француз. – C…est que, moi-meme, je suis vieux soldat et je coserve encore dans ma memoire le souvenir des jours de la gloire orageuse de mon lointain ancient village Patrie.[22]

Коньяк, извлеченный им тут же из кляксоподобной дырки в некогда навощенном, а ныне практически отсутствующем полу, источал аромат, способный оживить и выработавшего срок зомби. На фоне этого подарка обонянию даже стократ увенчанный лаврами запах семнадцатизвездочного «Вицлипуцли» показался бы сортирной вонью.