И предоставил, и не ошибся. За какой-то месяц паренек разобрался в документах планетарного офиса Компании, да так дотошно, что мэтр Падла, представлявший по доверенности интересы ныне разоблаченного Штеймана, слег в клинику, и по сю пору душа в нем держится исключительно на регулярных инъекциях вытяжки непомри-корня. А докладная записка, подготовленная Кристофером, позволяет господину подполковнику ставить перед Центром вопрос о необходимости анализа деятельности головного офиса Компании в Истанбуле, Земля.
Другой бы на его месте уже почивал на лаврах. А трудяга Руби хочет еще и проехать с ревизией по местам, по всем трем десяткам рудничных, заводских и путейских поселков, находящихся в ведении Компании.
– Зверь парень! – вкусно, с удовольствием крякнул Харитонидис.
Раз хочет – пусть едет. Скажем, в среду. В Козе работы уже нет и пока не предвидится. Выпишем мандат, командировочные – и с богом. Кстати, из Форт-Машки пишут, что южные дикари повадились воровать землян. Надо бы разобраться. И пускай заодно завернет на север, в Форт-Уатт. Пора наконец порешать с унсами вопросы переселения и компенсаций. Он юрист миссии, да еще и «серый берет», ему и карты в руки.
Подполковник Харитонидис тепло улыбнулся.
Крис справится. Он славный, надежный парень. И даже чем-то похож на Гришеньку.
– Хрр-у…
Из-под сейфа выполз легкий на помин Гриня.
Встряхнулся.
Чихнул.
Тихо процокав копытцами по паркету, пробежал кабинет наискосок и ткнулся пегим пятачком в хозяйскую ногу. Его высокоблагородие нежно пощекотал клок уже отросшей щетинки за розовым ушком. Гриня, жмурясь, приподнял мордочку и благодарно закурлыкал.
– Вот так, хрюша, – негромко сказал подполковник действительной службы Эжен-Виктор Харитонидис. – Именно так. А что поделаешь? Никуда не денешься. Надо жить. Надо работать, – в голосе его высокоблагородия не было сейчас ни гнева, ни металла, а только лишь бесконечная тоска. – И все-таки, сынок, может, хоть ты мне скажешь, что творится на Земле?
Гриня промолчал.
Он был всего лишь – свинка.
Маленькая, ласковая, совершенно бестолковая свинка, понятия не имеющая о высоких материях. В том числе и о том, почему на орбиту Валькирии так давно не приходят рейсовые космолеты…
Дела земные
Глава третья,
Альпы.
Сверкающие, граненные временем отроги.
Стерильная, беззвучная, до голубого сияния накрахмаленная белизна, острыми клычками юного вампира впившаяся в густейшую, надменно-морозную синь.
Вечные Альпы, корона дряхлой, глупо молодящейся Европы.
Стелются серпантином крохотные, почти незаметные тропки, жмутся к отрогам, криво зависая над изголодавшимися обрывами, а вдоль узких ущелий гуляет ветер, густой и веселый, он то взвизгивает тоненько, то, поднатужась, дует в хрустальные трубы, и тогда вой его делается похож на гулкий плач слона, оступившегося на льду и летящего в бездонную, радостно распахнутую пропасть. Ветер шалит и дразнится, но давно уже не ждет ответа. Некому отозваться. Глубоко-глубоко внизу, под грудами слежавшегося снега спят эти неудачливые слоны; одноглазый Ганнибал Барка, бешеный сын Карфагена, гнал их некогда через перевалы, но не сумел вывести, растерял, переморозил; слоны были принесены в жертву горным духам, и те, довольные даром африканца, не только отпустили его живым, но и помогли побеждать…
И где-то здесь, окруженная сияющими вершинами, возвышается черная гора Гохберг, а у подножья, куда не ложится снег, укрытая каменной дверью в пятью пять человеческих ростов, таится пещера, именуемая Фюршт. Шлифованным мрамором выложен пол ее, сорок фарфоровых колонн подпирают высокие своды, а в слегка подсвеченных багрянцем подземного пламени недрах дремлет рыжебородый кайзер Фридрих из рода австрийских Штауфенов, еще при жизни прозванный Барбароссой; не спит он, но и не бодрствует, а сидит, погруженный в смутные грезы, и ничто не в силах потревожить его. Но в урочный час, когда мера горя людского превысит предел, когда правда будет повержена ложью, а последний герой, истратив остатки сил, уронит на окровавленную землю сломанный меч, тогда содрогнется гора Гохберг и распахнется пещера Фюршт, выпуская в мир живых огнегривого великана. Громыхнет горным громом булава в деснице его, серебряной рекой потечет окольчуженная конница, и воспрянет добро, и на вечные веки скроется в подземных укрывищах перепуганное зло.