Сельский врач

– Надо ехать! – воскликнул Женеста.

Он приказал оседлать лошадь и пустился в путь. Стояло унылое декабрьское утро, пасмурное утро, когда сероватая мгла застилает небо, когда ветру не рассеять тумана, окутавшего обнаженные деревья и дома, потемневшие от сырости, утратившие обычный свой облик. Тишина стояла безжизненная, ибо ведь бывает тишина, насыщенная жизнью. В ясную погоду малейший шорох веселит душу, в ненастье природа не только безмолвна, она – нема. Туман, цепляясь за деревья, собирался в капли, и они медленно, будто слезы, катились по листьям. Звуки замирали в воздухе. Чувства подполковника Женеста, удрученного скорбью и мыслями о смерти, были созвучны печали, разлитой вокруг. Невольно сравнивал он то, что видел, проезжая в первый раз по этой долине, – прекрасное весеннее небо и пленявшие взор ландшафты, с картиной, сейчас открывавшейся перед ним: с унылым свинцово-серым небом, с горами, сбросившими зеленый наряд, но еще не надевшими снежных одеяний, в которых есть своя прелесть. Тягостно смотреть на обнаженную землю тому, кто едет посетить могилу, – могильный холм мерещится ему повсюду. Темные ели, то тут, то там возвышавшиеся на гребнях гор, углубляли тоску, и без того угнетавшую офицера, а стоило ему охватить взглядом долину, раскинувшуюся перед ним, как он невольно начинал думать о том, какое горе поразило весь кантон и как стало здесь пусто после смерти одного лишь человека. Вскоре подполковник подъехал к той убогой лачуге, где воспитывались приютские дети и где он весной пил молоко. Увидев, что над трубой вьется дымок, он подумал о благодетельном влиянии Бенаси, и ему захотелось войти в эту хижину и в память умершего друга дать денег бедной женщине. Он привязал лошадь к дереву и, не постучав, отворил дверь.

– Здравствуйте, тетушка, – сказал он женщине, гревшейся у очага, среди детей, примостившихся около нее. – Узнаете?

– Да как не узнать, сударь. Вы приезжали весенней порой, два экю мне подарили.

– Вот, возьмите-ка. Это вам и детям.

– Как благодарить-то вас, сударь! Да сохранит вас Господь.

– Не меня благодарить надо за эти деньги, а покойного доктора Бенаси.

Женщина подняла голову и взглянула на Женеста.

– Ах, сударь, хоть он и отдал все свое имущество нашему бедному краю и все мы – его наследники, а все же мы потеряли самое большое наше богатство, потому что он для нас старался…

– Прощайте, тетушка, молитесь за него, – сказал Женеста, ласково похлопав хлыстом малышей.

Ребята и их приемная мать проводили его; он вскочил на лошадь и поехал дальше. Вот от дороги, проложенной вдоль долины, отошла тропа, ведущая к домику Могильщицы. Офицер поднялся на холм, откуда виднелся домик, и с тревогой обнаружил, что двери и ставни затворены; свернув на большую дорогу, обсаженную тополями, с которых облетели все листья, он увидел, что ему навстречу бредет старик работник, без котомки с инструментами, одетый, вероятно, в лучшую свою одежду.

– Доброго здоровья, дедушка Моро!

– И вам доброго здоровья, сударь. Узнаю, узнаю, – прибавил он, помолчав, – вы – друг покойного господина мэра. Ах, сударь, почему милосердный бог не прибрал вместо него бедного калеку вроде меня? Какая от меня польза? А он ведь был нашим утешителем.

– Не знаете, отчего пусто в доме у Могильщицы?

Старик взглянул на небо и спросил:

– А который час, сударь? Солнца-то не видать.

– Сейчас десять.

– Ну, значит, она у обедни или на кладбище. Каждый день туда ходит; он-то наследство ей оставил: ренту в пятьсот франков и дом в пожизненное владение, да только не на радость ей – не стало его, и она, прямо сказать, рехнулась.

– Куда же, дедушка, путь держите?

– На похороны Жака, бедный мальчишка племянником мне доводился. Вчера утром умер. Да ведь какой хворый был; его только наш дорогой доктор и поддерживал. Молодые, а помирают, – прибавил Моро полужалобно, полунасмешливо.

Подъезжая к селению, Женеста остановил лошадь, увидев Гондрена и Гогла, вооруженных заступами и кирками.

– Ну, старые вояки, – сказал он, – свалилась на нас беда, не стало его!

– Хватит, хватит, господин офицер! – сумрачно прервал его Гогла. – Сами про это знаем. Вот нарезали дерна для его могилы.

– Про него есть что порассказать, верно ведь? – сказал Женеста.

– Да, ежели отбросить дела военные, он – Наполеон нашей долины, – ответил Гогла.

Женеста подъехал к церковному дому и тотчас же заметил на пороге Бютифе и Адриена, говоривших с Жанвье, который, очевидно, только что отслужил обедню. Не успел офицер спрыгнуть с лошади, как Бютифе взял ее под уздцы. Адриен же бросился на шею отцу, которого глубоко тронула сыновняя ласка. Однако офицер скрыл свои чувства и сказал юноше:

– Да ты совсем поправился, Адриен! Ей-богу! Спасибо нашему покойному другу – ты стал настоящим мужчиной! Не забуду я и твоего наставника Бютифе.

– Эх, полковник, – воскликнул Бютифе, – взяли бы вы меня к себе в полк. Право же, вот умер господин мэр, и я теперь сам себя боюсь. Ведь он так хотел, чтобы я стал солдатом. Надо исполнить его волю. Он все рассказал вам про меня – будьте же ко мне снисходительны!