Селижаровский тракт

- Я строевой командир. Нечего мне в стройбате делать.

- Но там страшно, - протянул руку Коншин в сторону горящего неба.

- Ну и что? - спокойно ответил Шергин.

- Рисуешься?

- Нет. - Шергин закурил. - Просто я должен вернуться другим, не таким, каким ушел.

- Не понимаю.

- Или не вернуться совсем, - продолжал Шергин.

- Тоже не понимаю. И ты примирился с этим? С "совсем"?

- Ты можешь представить, что тебя убьют?

- Реально - нет.

- Я тоже стараюсь об этом не думать.

Разговор не удовлетворил Коншина. Только один раз - еще на Урале - видел он, как покинуло Шергина спокойствие. Получали письма, и когда выкрикнули его фамилию, он бросился, побледневший, схватил письмо и, отойдя в сторону, долго читал его, словно впитывая каждое слово. Потом не раз видел Коншин, как, забившись в уголок, чтоб никто не мешал, перечитывал Шергин письмо, и губы его кривила какая-то сдерживаемая, но все же заметная боль.

- От девушки? - спросил Коншин.

- От девушки, - спокойно, но нехотя бросил Шергин, так что продолжать расспросы Коншин не стал.

И никто, кроме военной цензуры, не знал, что письмо это не от девушки... А что думал и чувствовал Шергин, читая и перечитывая письмо, не знал никто.

Только видит Коншин, да не один он, что идет Шергин на фронт спокойный, подтянутый, решительный и очень сосредоточенный. Не так, как прочие: с сумятицей и томлением. Видит, но не знает тому причины и потому заговаривает с Шергиным часто, не смущаясь, что отвечает тот скупо и вроде безохотно.

- Андрей, мой Савкин говорит, что на фронте порядка мало. Так ли?

- У нас был толковый командир полка. Мы ни разу не попадали в окружение и отходили в полном порядке.

- А ты сам совершил что-нибудь такое?

- Что именно? О чем ты?

- Ну, проявил себя?

- Меня утвердили в должности комвзвода и послали аттестацию.

- Значит, что-то сделал?

- Наверное.

- А за что дают награды? Что надо совершить, чтоб получить... ну, хотя бы "За отвагу"?

- Мальчишеские вопросы, Коншин.

- Ну, ты за что получил?

- Просто воевал. Но "За отвагу" - это мало.

- Хочешь большего?

- Хочу.

- Честолюбие?

- Нет. Мне нужно.

- Всем бы не мешало, - усмехается Коншин.

- Другим это не так важно.

- Вот как? Почему это - для тебя важно, для других...

- Прости, я пойду к взводу, - перебивает Шергин и уже на ходу бросает: Когда-нибудь объясню.

Под стать своему командиру взвода его связной Сашка - тоже ладный, подтянутый. Все ему впору: и шинель, и шапка, даже обмотки не уродуют его. Чуть он пониже Шергина, но крепко затянутый брезентовый пояс стройнит его. И шагает он тоже легко, привычным пружинистым шагом. Служил кадровую в пехоте переходил за эти годы не одну сотню верст, не одни сапоги истоптал, обвыкся в ночных походах. Нередко улыбка блуждает на его лице - было у него перед маршем необыкновенное: поцеловала его Зина из санроты, с которой бегал вместе при бомбежках и прикрыл своим телом, когда взрябили пули снег вокруг них и близились к ним... До сих пор ощущает он прикосновение холодных Зининых щек, до сих пор в памяти ее слова: "Ждать тебя буду, родненький..."

Раза три за ночь обмахивает батальон на своей белой, как и его полушубок, лошади двадцативосьмилетний комбат - капитан Шувалов. Не пришлось ему побывать ни в Испании, ни на Халхин-Голе, где кое-кому из его друзей удалось заслужить ордена и славу. У него же на гимнастерке скромно поблескивает только значок "Отличник РККА" - маловато. Но впереди вся война, лишь бы не сплоховать. На последних учениях на Урале все прошло прекрасно - лихо поднимали командиры рот в атаку бойцов, с дружными криками: "Ура, за Сталина!" - с ходу была взята сопка, занятая "противником". Красиво прошли учения, и заслужил он благодарность комбрига.

Что там, он еще не знает, но молод, самонадеян и верит в успех. Сам напросился, чтоб его батальон первым пошел в наступление, и хочется ему во что бы то ни стало выиграть свой первый бой - лиха беда начало... Часто подъезжает он к штабным саням, где едет Катенька - сестренка из санроты, любовь с которой началась еще на формировании. Поначалу не хотел брать ее в батальон, но она сама - "хочу с тобой быть, и никаких...". Конечно, на самый передок ее не возьмет, пусть в санвзводе будет. И хотя девушек там не было - разрешил комбриг, после того как сказал Шувалов, что как из боев выйдут, так и распишется он с Катенькой... Либо перед возможной смертью все таким настоящим кажется, либо и верно полюбил, потому как нет для него сейчас человека дороже... А когда представлял, что может кто полезть к Катеньке, если бы осталась она в санроте, то рука сама тянулась к кобуре, а в голову ударяла кровь...

Комиссар батальона - или, как теперь, замполит тоже объезжает колонну на жирной гнедой кобыле, тоже в белом, перетянутом ремнями полушубке. Иногда останавливается, слезает с лошади и идет пешком, беседуя с бойцами. Он тоже ладен, высок. Голоса никогда ни на кого не поднимает, не чета комбату - тот покричать любит.

Командиры, в общем, ничего. "Каковы будут на изломе?" - думает комроты Кравцов, повидавший на своем армейском веку всяких начальников.