Селение любви

— Я понимаю, как ты ценишь своё имя в этой вашей ложе, — он опять ходил взад-вперёд по комнате. — Да, авторитет — это много! Но скажи — я подводил тебя? Я бессовестно тебя выгораживал перед милицией, ты вынудил меня участвовать в вашей пиратской круговой поруке!

— Я не виноват, что меня запомнили…

— Знаю — ты не вывихивал, разумеется, никому руку, ногу, шею, но, по известным причинам, запомнился. И я, как положено, должен, я обязан был заявить: «Вот он, мой сын, скрывает виновных — берите его!»

Как я люблю Валтасара, переживающего из-за моей тройки! И как чувствую — все его справедливые слова бессильны вызвать меня на откровенность. Если бы я мучился не из-за Елены Густавовны! Если бы это была Катя, Лидка Котёнок…

— Тройка по русскому, теперь — физика… Пятёрки за четверть аукнулись?

— Ничего не аукнулись, — я чувствую, как равнодушно я это произнёс. — По русскому уже есть пять за диктант, по физике будет: ещё только двадцать первое сентября.

— Арно, мы с тобой договорились…

Я уже не слышал, что Валтасар говорил дальше. «Мы с тобой договорились?..» — она сказала тогда, на пляже, тоном неудавшейся строгости, растерянно и щемяще. Передо мной стоял твёрдый овал её лица; словно требуя не противиться, губы были сжаты остротой внушения, и казалось: к ним порывисто прижат палец.

Валтасар говорит, говорит о том, как мы с ним договаривались, что я ни за что не буду получать троек; смотрю сквозь него, видя её рот, который кажется мне и страстным и суровым, я творю её бесподобное заразительно-смелое выражение… мне и сладостно и неизъяснимо-горько: ужасаюсь — вдруг реальность откажет ему в том значении, что мне так нужно…

Нужно невыносимо.

«Мы с тобой договорились? — она сказала. — Да?.. Я тебе велю, понял?»

Она требовала, чтобы я не думал, будто я безнадёжный, будто меня никто не полюбит… С притворно сердитым лицом дёрнула меня за нос — я засмеялся взбудораженно до помутнения.

Она радостно шепнула: «Вот и хорошо!» И сама расхохоталась. Хохотала, лёжа на животе, болтая ногами, как маленькая.

12.

Валтасар выяснил, в кого я влюблён.

Вскоре в субботу приехал из города Евсей.

Марфа была у себя в клинике, Валтасар кормил нас с Родькой обедом. Я вяло ковырялся в каше, а Родька спешил доесть её, с вожделением поглядывая на разрезанный краснейший арбуз, предназначенный на десерт. Валтасар непрестанно выходил во двор, поджидая Евсея.

…На улицу меня не отпустили. Я понимал: гость прибыл разобраться со мной.

Он доставал из видавшего виды портфеля колбасу, водку, а я, поймав невинно скользнувший взгляд, почувствовал, до чего ему не терпится рассмотреть меня с пристальной основательностью.

Я стоял у окна, притворяясь, будто заинтересован чем-то в пустом дворе, где ветер гонял пыль по засохшей грязи. Внезапно Валтасар воскликнул:

— Но ведь это же химера!

Я хотел сесть на табуретку, но он почему-то (наверно, и сам не зная — почему) подставил мне плетёное детское креслице Родьки, которое тот презирал, так как «уже не маленький».

— В следующий выходной поедем к Илье Абрамовичу — у него будет гостить внучка его друга… э-ээ… Виолетта! Твоя ровесница. Чудесная девочка! У неё ревматизм, она болезненно выглядит, но учится прекрасно. Умничка. И какой голосок! Она станет певицей.

— Пле-е-вать мне! никуда я не поеду — ни к какой Виолетте… Пр-р-ридумали… — бешенство не дало мне выкричать всё, что хотелось.

Родька, поедая ломоть арбуза, глядел с непередаваемой тревожной серьёзностью. Евсей, демонстрируя сумрачную занятость, спросил Валтасара отвлечённо:

— Хамса есть? Сооружу закусон. Без солёного — не дело…

Валтасар с каким-то странно-таинственным видом, точно приоткрывая нечто крайне опасное, но ценное, зашептал мне:

— Ты отлично развился! Сбережённые от грязи чувства скопились, попёрли — и случился вывих. Это легко выправляется. Будешь переписываться с Виолеттой, встречаться, вы повзрослеете — переживёте ничем не омрачённый… э-ээ… не омрачённое… чёрт!.. словом — момент… словом, как мы все мечтаем, создадите прекрасную семью…

Меня поёживало биение удушливо-злой горячки, и внутренне зазмеившийся сарказм вырвался неполно, но жадно:

— А я хочу… а-аа… создать семью с… с… — и я замолк.

Он взял только оболочку слов, не тронув подспудного, и махнул на меня рукой с выражением: «После такой глупости о чём толковать?» Родька, по-видимому, согласился с ним и, вдруг вспомнив, что сейчас это ему сойдёт, вытер влажный после арбуза рот рукавом, а руки — о штанины. Затем он приступил к следующему виду наслаждений: достал тазик и мыло — пускать мыльные пузыри.