Как враждебно, как отталкивающе было для них блаженство
В продолжение эмоционального моего монолога Евсей несколько раз едва не прервал меня, но вытерпел. Теперь он воспользовался паузой:
— Крикливо-задушевное козыряние — точнее, спекуляция на, так сказать, украденном детстве. С целью уйти от заданного пункта.
— Нет, я не уйду от заданного! — сказал я в храбрости щедро отпущенного на сей раз вдохновения. — Ты прав: я сотворил себе отраду из порока. Но в цинике живёт идеалист, который самовольно опустился ниже, чем должен бы: исключительно из преувеличенного осознания своей недостойности. Опустился
Евсей отвёл взгляд и гмыкнул — совсем неуместно, громко. Я высказал ему, что он напомнил о моём цирке, а я укажу ему на его театр.
— Ты любил заявить, что за добро перервёшь горло: ты играл самого себя — театрально противостоящего будням! Ты элегантно циничен, как и я, но если в мой цинизм облёкся занятный порок, то в твоём обрела себя расхоже-скучная беспричастность.
Его лицо в короткой бородке, сейчас подавленно-настойчивое, выказало густую сетку морщинок в подглазьях. Он запустил руку мне в волосы, сгрёб и потянул их так крепко, что у меня выступили слёзы. Не поднимая рук и не вырываясь, я выговорил:
— И это тоже театр, горлоперерватель, ха-ха-ха… — засмеялся я зло, как мог.
Он, не выпуская моих волос, другой пятернёй схватил мою руку, потянул к своему лицу:
— Ударь! Влепи! — упрямо пытался ударить себя по щеке моей рукой, но я был сильнее и не позволил.
На нас глядели — пока без желания вмешаться. Он отпустил меня. Я видел его широкие влажные близкие зрачки — и ощутил почти материальное прикосновение к глазам.
— Ну, скотина! и какая же ты скотина, Арно… почему ты до сего дня — ничего? Почему?.. — сказал он так, что я почувствовал: мы на волосок от объятий.
— Скрытная ты душа, Пенцов-Теринг! — он тянул ко мне руку, и я заметил нечищенные ногти. — Теринг-нелюдим, эстонец замкнутый…
Я встал с шезлонга.
— Теперь я пойду…
— Теперь иди… — сказал он с растроганно-подкупающей, несмотря на беспокойство, мягкостью, — но если ты завтра не будешь в «Избе рыбака»…
— Я буду! — пойдя, я обернулся к нему: — И завтра, и когда тебе надо — я буду в «Избе рыбака».
Я постарался представить дочку Елены: воображая её как бы детскую неуклюжесть, я хотел мысленно увидеть недетски-застенчивую гордость. Туманно маячащий олень загадочной охоты не требовал ли встречи с нею — и, может быть, то была бы уже не такая безотрадная история? История, в которой нашлось бы место