Сектор обстрела

— Моя — на восьмом месяце.

— Да ты чё? — Белоград чуть не подпрыгнул, — Когда ж ты успел? Тебе сколько?

— Восемнадцать. Успел уже. Мама отмазать хотела. У нее подруга в военкомате работает. Так батя настоял. Синяк гребаный. Не родной он у меня. Мешал я ему…

— А родной где?

— Я его и не знаю. Он маму еще в роддоме бросил. А этот уже пять лет кулаками нас воспитывает. Нажрется, и начинается. Я и на бокс из-за него пошел. Еще припомню… Только вернусь. Тогда и посчитаемся…

Богдан отметил про себя, что для этого нужно еще и решимости прибавить. Но, резонно рассудив, что через полгода здесь из «душенка» все равно мужика сделают, решил на эту тему не рассуждать.

Вслух он произнес:

— Так как же ты сюда определился, если концы в военкомате?

— А… Я там с капитаном не поладил. Знаете, товарищ сержант, как там после проводов? Когда с пацанами бухали, он со своим патрулем в казарму завалил. А я первым на глаза попался. Я всю жизнь так попадаюсь. Вечно самый крайний. Вот и он из меня крайнего и сделал. Сначала на взятку намекал. А потом, когда понял, что у мамы нету ничего, придержал меня. Три отсрочки дал. Мы уже думали — вообще до весны отпустит. А он дождался покупателей из Термеза и тю-тю… Пишите письма мелким почерком. А перед этим команда на Харьков в учебку связи ушла. Так что я тоже почти харьковский.

Белоград поймал себя на мысли, что уже ненавидел Харьков. Теперь, ближайшие несколько лет, он был недосягаем. Если совсем недавно он все свои мечты посвящал своим былым и будущим в скорости похождениям, то теперь эти мысли вызывали только неизъяснимую горечь. В глазах замелькали картины из прошлого, вперемежку с недавно увиденными фото из жизни мирного Харькова.

Еще вчера Белоград мечтал о предстоящем в скорости возвращении. Дембель был совсем близко, и оттого каждый день тянулся так, что казался неделей. Иногда ему уже казалось, что того мира грез в действительности не существует вообще. Только память и разум твердили, что где-то там, на севере, тоже живут люди: ходят в кино и на дискотеки, едят сметану и пьют молоко, садятся на белые унитазы и ложатся спать на белые простыни без вшей, рождаются и умирают своей смертью, любят, страдают и ждут. Ждут после занятий, провожают любимых домой, не спят по ночам, ждут новой встречи… "Только чего ждать теперь мне?" — затрепетало в голове.

Тысячи раз воображение рисовало ему сцену возвращения. Тысячи раз он мечтал о том, как появится во дворе, в парадке и с орденом на груди, как будет целовать его и плакать мама, как будет отворачиваться, пряча слезы, отец, как примчится бабушка и напечёт внуку его любимые блинчики…

Теперь все это даже не в прошлом… И даже не в будущем… Теперь этого просто не будет. Не будет никогда. И ему нельзя об этом даже мечтать. Жить, если позволят, и даже не мечтать. Иначе эта боль, что встала в груди горящим колом, поселится в сердце навсегда и однажды его задушит.

Если бы Маслевич знал, что сейчас творится в душе у сержанта, он бы никогда не задал своего вопроса:

— Товарищ сержант, а как все это случилось? Ну, с Рустамом… Вы же дружили…

Белоград отвернул полные слез глаза на гору, где неподвижно лежало тело врага. Волна гнева захлестнула его сознание. Ненависть погасила последние остатки рассудка. Руки затряслись в поисках оружия. Он встал в полный рост и нечеловеческим голосом прохрипел:

— Тут еще один харьковский есть. Ну-ка иди на свой пост!

Маслевич, испуганный переменой в настроении сержанта, тоже забыл об осторожности. Он сбросил с головы маскхалат, поднялся над камнями на локтях, повернулся к Белограду и вопросительно замер. В ту же секунду с характерным смачным шлепком в его тело впилась пуля. За нею из выходного отверстия брызнули клочья кожи и окровавленных разорванных мышц. Убойная сила перевернула Маслевича на спину и швырнула вниз по склону. Прокатившись метров десять, он вывалился на открытое для обстрела место и, свернувшись в дугу, неподвижно уткнулся в землю. Белоград присел от неожиданности. Над его головой прошуршала следующая пуля. Отрывистые тяжелые щелчки захлестали по камням.

Забыв об опасности, Белоград бросился за парнем. Может быть, эта поспешность и спасла сейчас ему жизнь. Задержись он еще на секунду — душманы срезали бы его первым залпом. Но движущаяся мишень на таком расстоянии представляется особенно сложной целью.

До Маслевича он добежал в два прыжка. По пути успел почему-то подумать: "Теперь точно — всю жизнь сидеть". Не теряя ни секунды, он схватил парня в охапку и, перенося центр тяжести назад, повалился вместе с ним на спину. Откатились метра на полтора. Тут же в то место, где только что лежал Маслевич, поднимая фонтан песка, шлепнулась очередная пуля. Где-то внизу нестройным залпом отозвалась рота. Белоград перехватил тело Маслевича за пояс и тем же маневром перебросил его еще дальше в сторону недосягаемой для противника зоны. Раненый заорал во всю глотку.

"Это хорошо, — успел подумать Богдан, — Значит, живой".