Одна сцена отчетливо врезалась в память русичу. Аланка лет тридцати при прочесывании поселка наткнулась на убитую девочку. Бедняжке было годика четыре. Хрупкое, тоненькое тельце, короткие темные волосики, задравшееся простенькое платьице, смуглые босые ножки. На спине ребенка расплылось кровавое пятно. Не в силах оторвать взгляда от девочки, десантница опустилась на колени рядом с ней.
Разум женщины не выдержал. Она гладила трупик по голове, по плечам, по рукам. На мгновение в глазах сверкнула искра злобы и ненависти. Нет, не к тасконцам, а к самой себе. Аланка истерично расхохоталась, перезарядила автомат, вставила ствол в рот. Прежде, чем товарищи успели броситься к обезумевшей десантнице, она нажала на курок. Тишину Корвила глухо разорвал звук выстрела. С раздробленным черепом женщина повалилась на спину.
Пехотинцы с ужасом и состраданием смотрели на два мертвых тела. Командиры полков тотчас приказали разрядить оружие и убрать магазины в подсумки. Но толчок был уже дан! Всего за час в разных местах оазиса покончили с собой шестеро солдат. Ощущать себя безжалостным убийцей не так-то легко. Несмотря на серьезную психологическую подготовку, к подобному повороту событий десантники оказались не готовы. У войны бывают разные жертвы…
Оливийцы стояли плотной толпой и испуганно поглядывали на оцепление пехотинцев. Дети прижимались к ногам отцов и матерей. Не исключено, что их сейчас расстреляют. То и дело к тасконцам подходили наемники. Похотливо ухмыляясь, воины забирали молодых девушек и уводили невольниц в уцелевшие после штурма строения. Изредка оттуда доносились крики и стоны. Догадаться, какая судьба ждет юных оливиек, много ума было не нужно. Аланцы в происходящие события не вмешивались. Командование корпуса заключило с землянами договор и обязано было его выполнять.
Утирая пот со лба, Ходсон приблизился к пленникам. Позади майора плелись офицеры полка. Победителей они мало напоминали: понурые лица, опущенные глаза, трясущиеся руки… Одно дело стрелять по мишеням, и совсем другое — по живым людям.
Пауза явно затягивалась. Корвилцы с волнением и трепетом ждали приговора.
— Я не знаю, что им сказать, — растерянно вымолвил Ходсон, обращаясь к подчиненным. — Мы ожидали встретить отчаянное сопротивление… Полковник Олджон ошибся… Местные жители сдались бы и так. Проклятье! Как же начать?
На помощь командиру никто не пришел. Потупив взор, аланцы скорбно молчали. Десантники не знали, как поступить с тасконцами. Подобных распоряжений майор не получал. Предполагалось, что в живых здесь никого не останется. Хитрец Олджон элементарно подставил Ходсона. Речи о казни женщин и детей не велось, и офицеру приходилось принимать решение самостоятельно. При любом исходе виноват будет майор.
В душе пехотинец проклинал полковника, загнавшего его в западню. Но самое неприятное то, что Ходсон не видел выхода. Даже если он отдаст приказ уничтожить оливийцев, вряд ли кто-то нажмет на спусковой курок. Не исключен мятеж. А тогда трибунала не избежать никому.
— Разрешите мне произнести речь, — неожиданно раздался знакомый голос.
Майор молниеносно развернулся. Перед ним, заложив руки за спину, стоял Аято. Лицо наемника совершенно спокойно, в глазах ни тени волнения. Офицер невольно позавидовал выдержке землянина. Массовые жертвы не произвели на самурая ни малейшего впечатления. А может это только кажется?
— Пожалуйста, — кивнул головой офицер.
Тино вышел чуть вперед и достаточно громко произнес:
— Жители Корвила, сегодня самый страшный день в жизни оазиса. Двести лет назад ужасная катастрофа пощадила этот благословенный райский уголок. Вашим предкам был дан шанс, и они им блестяще воспользовались. Кто же виноват в случившейся трагедии? Молчите? А я скажу вам. Виноваты вы сами!
Японец обвел взглядом толпу тасконцев. Многие оливийцы изумленно смотрели на наемника. Послышались осторожные реплики.