Секта

Одним из первых банк включился в риэлтрскую деятельность, открыв конторы по скупке и продаже недвижимости во всех округах столицы. Располагал он и обширной сетью охраняемых обменных пунктов, где по самому выгодному курсу продавались и покупались японские банкноты, хотя для прочих маржа была, почти как в Сбербанке. Эта особенность, подмеченная обозревателем «Финансовых известий», тоже так и осталась непроясненной.

Минута Кидина вполне соотносилась с ценой экранного времени. К обеду телефон и факсы принесли ему кругленькую сумму. Но какой затраты нервов это потребовало! Особенно трудно дались переговоры с одной темной фирмой, за которой стояла правоэкстремистская партия. Требуя ссуду под минимальный процент, негодяи не остановились перед угрозами. Пришлось вызвать начальника службы безопасности и дать соответствующую ориентировку. Уж он, тертый калач, нажмет, где надо.

В запарке Иван Николаевич позабыл про обмишурившегося кассира-оператора, который, ни жив, ни мертв, дожидался у себя за стойкой вызова на ковер.

Ковров, кстати, в кабинете Кидина не было в заводе. Жена, к чьему мнению он трепетно прислушивался, сочла дурным тоном покрывать наборный паркет из дорогих сортов дерева. Под ее наблюдением обновили лепнину, реставрировали расписной плафон начала века. Она же выбрала по каталогу офисную мебель от голландской фирмы «Де Болт» и повесила на видном месте этюд кисти Поленова, купленный на антикварном аукционе.

Кидину, положа руку на сердце, картинка не нравилась. Купеческий домик под красной крышей, два тополя, покосившиеся ворота — так себе, никакого виду. Зато золоченые корешки полного Брокгауза и Ефрона, возрожденного промыслом издательства «Терра», привели его в восторг. Вот уж действительно придает вид. Капитально, престижно. Приметив уникальный словарь у кого-нибудь из коллег, Иван Николаевич испытывал нечто похожее на ревность, словно у него отняли частичку достояния. Собственно, это подвигло перелистать случайно выхваченный из середины том. Обогатив память полезными сведениями из дореволюционного быта, он любил как бы невзначай ввернуть что-нибудь эдакое и указать на источник. Давал тем самым понять, что в отличие от прочих держит книги не для внешнего эффекта.

Жена, тонкая штучка, живо раскусила прием и купила «Британику», твердо зная, что в английском он еле-еле со словарем. Вроде бы посодействовала, а по существу — уязвила.

«Эх, Лора, Лора», — вздохнул он про себя, скользнув поскучневшим взглядом по настольной фотографии в тонкой позолоченной оправе.

Жена была моложе Кидина на двенадцать лет и, судя по некоторым признакам, завела себе нового хахаля. Он все никак не мог собраться с духом выяснить, что за птица. По опыту знал, что попытка уличить Лору в чем бы то ни было, не обещает ничего путного. Откажется, устроит сцену, и он же выйдет виноватым. Придется ползать на коленях и, размазывая слезы, просить прощения.

Повернув фотографию, чтоб не отблескивал свет из окна, Иван Николаевич вновь подивился необъяснимой изменчивости даже тут, на портрете, ее обманчиво ангельского лица. Добрая, сострадательная улыбка чувственных губ, сияющие глаза — сама искренность! — трогательно выбившийся из-под бриллиантовой заколки локон, темной скобкой оттенивший щеку.

Нет, недаром говорят, что ему повезло. Всякий раз, появляясь с ней рядом, будь то в театре или просто на улице, он испытывал смешанное чувство гордости и тревоги. Гордость незаметно сходила на нет, как и всякая привычка, а тревога держала в постоянном напряжении. Лора нутром чувствовала обращенные на нее взоры, нежась в них, словно в лучах солнца на пляже. На прошлой неделе ему пришлось отстегнуть за билеты в ложе две тысячи долларов. И вовсе не потому, что ей так уж приспичило послушать этого испанца, чье имя Кидин услышал впервые и тут же забыл. Нет, Ларисе Климентьевне лишний раз захотелось покрасоваться в Большом театре перед самой изысканной публикой. Она и на сцену, если и глянула, то как бы случайно. С рассеянным видом меняла позы, то опустив подбородок на сомкнутые ладони, то плавным движением разметав волосы по обнаженным плечам — мраморным, как у античной статуи. Пусть торс, особенно ниже талии, и выглядел несколько тяжеловесно, подчеркнуто женственно, но плечи… Дыхание перехватывало от их безупречного совершенства.

Иван Николаевич отставил фотографию супруги и уперся глазами в какую-то бумажку, вызывающе белевшую на зеркальной глади стола. Кроме означенного портрета и серебряной призмы с рельефной, обращенной к входящему надписью Ivan N. Kidin, president, ничто не должно было нарушать его девственной пустоты.

Оказалось, что это и есть та самая ведомость, которую успела подсунуть Тамара Максимовна Клевиц, заместитель заведующего операционным залом. Притихшее было ожесточение, сжимавшее его последние дни в неослабных тисках, вновь обдало нутро едкой щелочью. Подтачивало пакостное чувство незаслуженной обиды — не на идиота кассира, он свое получит, — а так, вообще… Казалось бы, всего достиг, а радости нет. Так и до инфаркта можно докатиться.