Секта-2

Моисей ошибся лишь в предназначении копья, но никак не в перечне законов Торы, где этот мудрец со свойственной ему житейской справедливостью выписал структуру поведения человека в каждой мыслимой ситуации. Продан страдал и не понимал, что этот рак души уже практически целиком поглотил его, он попросту не знал и не мог знать о наличии у себя подобного «заболевания». Медицина – наука неточная, с диагностикой в ней и по сию пору все обстоит неважно, а душа для нее предмет несуществующий, если вообще можно назвать душу предметом. А раз с точки зрения медицины души нет, то и болеть она не может. Продан, разумеется, в существование души верил, поскольку, как ему казалось, знал каббалу, но на самом деле он, подобно подавляющему большинству высокопоставленных студентов академии, которую поставлен был возглавлять, не владел и не мог владеть приемами каббалы, ее ужасной магией. Слишком сильно были привязаны все эти люди истеблишмента к миру материальных вещей, слишком любили его блага и мнимые ценности, от которых, впрочем, вряд ли откажутся из десяти выбранных случайно людей все десятеро. Продан и ему подобные использовали каббалу лишь для достижения более существенного положения в мире материальной конкретики, существование же духовных миров, для восприятия которых требовалось совершенствование души, их волновало постольку, поскольку об этом говорилось в каббале. Главной же их задачей, сведенной до примитивнейшего уровня, было лишь постижение метода закладывания собственной души в кредит с максимальной суммой и под минимальный процент годовых.

– Знаете что, Аркадий, – Настя чуть помолчала, словно пробовала его имя на вкус, – мне неловко в этом признаваться, но я страшно голодна. Я испытываю некоторое чувство вины за то, что ранее не смогла принять ни одного из ваших заманчивых предложений о совместном ужине, а сейчас, когда наша с вами книга почти подошла к концу, я почту за награду разделить с вами трапезу в каком-нибудь ресторане с необычной кухней, только, разумеется, не в японском.

– Почему? – неожиданно для себя самого спросил ее Продан.

– Ах, знаете ли, эти милые простейшие, которые водятся во всех этих сомнительной свежести кусочках сырой рыбы, не кажутся мне подходящими жителями моего организма, – витиевато ответила Настя, наблюдая, как понравился сенатору ее шаловливый тон и все те повадки, которыми в совершенстве владеет всякая настоящая женщина с десятилетнего возраста.

– Тогда предлагаю «Ля маре». Там кухня средиземноморская, рыба не сырая, но свежайшая и приготовлена так, словно это не ресторан в Москве, а лондонский «Гаврош». Вы жили в Лондоне. Не доводилось там бывать?

– Нет. – Настя рассмеялась. – Как-то не везло с состоятельными спутниками.

– Это можно исправить, – осторожно «закинул удочку» Продан. – У меня на следующей неделе запланирована деловая поездка в Лондон, я приглашаю вас с собой.

При этом «с собой» внутри у Насти что-то нехорошо стукнуло, точно сердце споткнулось, сбившись с привычного ритма. Вновь, в который уже раз за вечер, ей пришлось делано улыбнуться и вспомнить слова Лемешева: «Ты с ним должна оказаться в людном месте, чтобы вас видело вдвоем одновременно много людей. Остальное – моя забота».

II

Игорь так ни разу и не появился перед ними в образе старика Горшкова, поэтому между ним, Настей и Ромой установилось негласное табу на любые разговоры об этом. Ни Насте, ни Роману не известна была истинная причина, по которой Лемешев отказывался демонстрировать свой потрясающий дар перевоплощения, и они, так до конца и не поверив в эту его способность, решили просто оставить эту тему в покое. Игорь же, чье второе «я» порой готово было бесконтрольно выпрыгнуть наружу, всякий раз, предчувствуя это, уединялся, и никому не было ведомо, что происходило за закрытыми дверями. Вера в то, что благодаря заботе этого показавшегося Насте вовсе не страшным человека ее и Ромино положение вскоре прояснится, жила в Насте с того самого момента, как Лемешев прочел перед ними небольшую лекцию, а затем слегка «подправил» манеры ее друга, произнеся свое обыкновенное «скажи мне, что ты видишь».[37] Настя тогда закрыла глаза, а когда открыла и поглядела на Рому, то едва успела зажать рот ладонью, чтобы не вскрикнуть от ужаса. Ей всего на мгновение показалось, что сквозь лицо Романа проглядывают черты до боли знакомого лица, и настолько неожиданно, настолько мучительно было это видеть, что лишь закаленное сценой на кладбище и происшествием в Затихе самообладание позволило девушке не провалиться в мутный обморочный омут.